Конец осиного гнезда

— А вы найдите такую нужду и попробуйте. — Похитун сам налил себе второй стакан водки и залпом выпил.

— И что же тогда получится? — продолжал я. — Наверное, любопытное зрелище?

— Как вам сказать… Для меня лично — не совсем.

— Зачем же вы мне советуете! — сказал я.

— Чтобы вы убедились, что начальству нельзя возражать, что ему всегда надо говорить «виноват».

Я ответил Похитуну, что не ищу ссоры с кем-либо, а тем более с Гюбертом, и добавил, что мое пребывание в гостях скоро закончится — остались считанные дни.

— Сейчас отъезду ничто не препятствует, — подчеркнул я. — Курков-то заработал!

— А как вы об этом узнали? — шопотом спросил Похитун и уставился на меня осовелыми глазами.

— Мне сказал капитан.

— Ах, вот как! — На лице Похитуна появилось что-то вроде улыбки. — Да, заработал. Он пройдоха парень. Другой бы растерялся на его месте. Я, признаться, уже не надеялся на восстановление с ним связи.

Похитун рассказал, что, по сообщению Куркова, у него перегорела лампа в приемнике, а запасной не было; Курков долго искал замену, но все же нашел.

— Хороша водочка, да мало, — сказал он, чмокая языком. Затем поднялся со стула, похлопал меня по плечу и совсем тихо, будто нас кто-нибудь мог подслушать, сказал: — Родственники ваши живы и здоровы, не волнуйтесь, — и, ухмыльнувшись, быстро вышел.

От неожиданности я вздрогнул.

«Что же происходит вокруг меня? Как понимать слова Похитуна? О каких родственниках идет речь?»

Пройдя к себе в комнату, я заметался по ней. Жизнь, особенно война, «экскурсии» в тылы врага научили меня смотреть на вещи трезво и не успокаивать себя никакими иллюзиями. Я знал, куда шел, и в этот раз, но я не предполагал, что опасности одна за другой будут преследовать меня в течение всего этого времени и держать в неослабном напряжении.

Сколько раз мне довелось за время пребывания в осином гнезде испытывать горькие душевные терзания! Неужели теперь, когда ясно наметился успех, должно случиться беде?

Ведь о том, что жена и дочь на Урале, знаю только я. Гюберту, Габишу и доктору я сказал и написал другое — что они живут в Москве. Как же мог радист Курков найти их там, где их нет, то есть в Москве, и уведомить, что они живы и здоровы? Если он пробрался на Урал, я разоблачен.

«Что же делать? Как быть?» — вновь и вновь спрашивал я себя. И разум подсказывал: ждать. Много ждал — подожди еще. Но почему тянет Гюберт? Ради чего он возится со мной? Чтобы освободиться от назойливых мыслей, я попытался думать о другом. Вскоре я оделся и вышел из комнаты.

У крыльца, вполоборота ко мне, стоял Гюберт. Ему о чем-то докладывал Вальтер Раух, видимо только что возвратившийся из города. Разговор происходил на немецком языке, и до меня долетали отдельные слова, обрывки фраз.

Можно было понять, что кто-то не слушает Рауха, не выполняет его указаний и не бывает дома, когда Раух приходит.

— Вы узнали, где он бывает? — громко, так что слышно было каждое слово, спросил Гюберт.

Раух ответил что-то нечленораздельное.

— Вы идиот! Сами виноваты! — бросил Гюберт.

Я спустился по ступенькам во двор и, насвистывая, направился к выходу.

— Если вы его сегодня же не разыщете, я с вас шкуру сниму и отправлю на передовую, — закончил Гюберт, когда я проходил мимо.

О ком шла речь, я даже не мог предположить.

Глава восьмая

С парашютом я никогда дела не имел, прыжков не совершал. Об этом Гюберт был осведомлен заранее.

Показать врагам, что в этом опасном и сложном искусстве я полный профан, не составляло особого труда.

Гюберт объявил, что на пробные прыжки, без которых обойтись нельзя, он повезет меня сам, предупредил, что прыгать придется три-четыре раза, пока я не освоюсь с этим «новым» видом спорта.

Он старался уверить меня, что прыжок без всякого груза несложен, никаких трудностей не составляет, а вот с грузом, который у меня будет, — дело другое. Надо потренироваться в приземлении, потому что скорость падения от груза увеличивается.

Тренировка заняла два вечера. В обоих случаях она начиналась засветло, в пять часов дня, а в девять вечера заканчивалась. Никаких осмотров, никакого специального питания!

Первый прыжок был без груза. Второй — с радиостанцией. Третий, последний, — с рацией и тяжелым портфелем.

— Теперь я за вас спокоен, — сказал мне Гюберт по пути домой.

— Почему только теперь? — выразив на лице удивление, спросил я.

— Я боялся этих прыжков. В ваши годы не все идут на них так уверенно.

…Чем бы я ни занимался, о чем бы ни думал в эти последние дни, мысли постоянно возвращались к Куркову. Все шло гладко и ничто не вызывало тревоги, но я ожидал, что вот-вот Гюберт потребует меня к себе и попросит уточнить биографические несоответствия.

Теперь и пробные прыжки остались позади, они — пройденный этап. Впереди — настоящий прыжок на свою сторону. И если бы не радиограмма Куркова, то чего лучшего желать в моем положении! Миссия подошла к концу.

Фома Филимоныч заметил мое тревожное состояние. Это плохо: заметил друг — могут заметить и враги.

Пришлось поделиться с Фомой Филимонычем своими опасениями.