Конец осиного гнезда

Затем возник вопрос об устройстве доктора на какую-нибудь работу. Гюберт доказывал, что сейчас, в период войны, болтаться без дела нельзя. Габиш вначале возражал, потом согласился.

Я заверил полковника, что без особого труда и риска смогу через друзей найти для доктора работу.

Гюберт вновь наполнил бокалы.

— Еще один вопрос, — сказал Габиш. — Вам нужен оружий?

— А зачем оно мне? — пожав плечами, спросил я.

Габиш переглянулся с Гюбертом.

У меня мелькнула мысль, что этот разговор вызван эпизодом с Константином.

— Никогда не имел оружия и не думаю иметь, — заверил я. — Ведь для того, чтобы носить оружие, необходимо разрешение, а это целая волокита.

— Тогда есть все! — как бы подводя итог, заключил Габиш.

Встав с дивана, он неестественно выпрямился, выставив вперед живот, пожал мне руку и немного торжественно произнес:

— Ваш дел, господин Хомяков, будет узнать фюрер! Ви должен это понимать!

Возвращаясь к себе, я подумал: «Как будешь ты выглядеть, когда фюрер узнает о моих «делах»?»

Снегу за последние дни навалило много. Мы не смогли добраться на машине до аэродрома. На пригорке она чихнула несколько раз сряду и безнадежно стала, зарывшись по самые ступицы в снег. Гюберт предложил итти пешком.

Морозная дымка висела над землей. У черной стены леса маячил одинокий огонек.

Завьюженная дорога была едва заметна. Густой пар валил изо рта. В стороне виднелась занесенная снегом маленькая деревенька. Доносился тоскливый, протяжный лай собак, переходящий в вой.

Мы брели, утопая по колено в снегу. Наконец показался аэродром. Его основательно разбомбила наша авиация. Днем, когда я совершал пробные прыжки, следы бомбежки были хорошо заметны. Сейчас все было скрыто мраком ночи.

На аэродроме ночевало не больше двух-трех машин. За проволокой около перелеска торчали из-под снега груды сваленных в кучи разбитых и сожженных самолетов.

Мы вошли в одну из землянок. Сидевшие за столом солдаты поспешно вскочили со скамьи и вышли наружу. Мы остались вдвоем.

Через несколько минут дверь отворилась, и в клубах холодного воздуха появился унтер-офицер. Он козырнул Гюберту и доложил, что самолет на старте.

Вышли. Портфель с деньгами нес Гюберт, рацию — я.

На очищенной от снега беговой дорожке стоял двухмоторный самолет. Приземистый, как притаившийся хищный зверь перед прыжком, он был готов к разбегу. На белом камуфлированном фюзеляже, на стабилизаторе зловеще вырисовывались черные кресты с желтыми обводами. Мотористы-механики снимали тяжелый брезент, покрывавший моторы. Курилась едва заметная поземка.

Гюберт задрал голову и посмотрел в небо. Я сделал то же самое. Небо оставалось чистым, играли ясные зимние звезды. Настоящая русская декабрьская ночь.

В сердце росли одновременно и радость и тревога. Гюберт, как обычно, был холоден и неразговорчив.

Влезли внутрь самолета. Два солдата возились с какими-то маленькими фанерными ящиками. При виде Гюберта они прекратили работу и приветствовали его.

— Все идет нормально, — заговорил наконец Гюберт. — Как ваше самочувствие? Не замерзли?

— Не успел еще, — ответил я.

— Итак, через сорок-пятьдесят минут вы будете уже… — проговорил он.

Я промолчал.

— Где капитан Рихтер? — обратился Гюберт к солдатам по-немецки.

Но прежде чем они успели ответить, в кабине показался худой, высокий, одетый в комбинезон Рихтер. Вслед за ним внесли парашют.

Уселись по своим местам.

Взревели моторы. Вокруг забесновалась белесая мгла. В глазах зарябило, самолет оторвался и сделал традиционный круг над аэродромом. Промелькнули перелесок, деревенька, аэродром.

Я пытался разглядеть город, но ничего не увидел: все казалось сплошным белым морем.

Самолет лег на курс. Высота увеличивалась. В ушах стоял ровный глухой гул.

На высоте около четырех тысяч метров в районе передовой самолет попал в зенитный огонь. Слева и справа вспыхивали огненные пучки разрывов. Трепещущие белые ленточки трассирующих пуль тянулись ввысь, к самолету, и, как бы обессилев, медленно гасли в пути. Наши стреляли густо, но попасть в самолет по звуку было нелегко.

«Знали бы там, на земле, что в этом самолете летит майор Стожаров, наверное убавили бы огоньку!» — подумал я.

Рихтер, с которым я был уже знаком, как с инструктором парашютного дела, показал мне карту и провел пальцем по черной ломаной линии. Я понял: под нами была линия фронта.

Зенитный огонь стих. Самолет врезался в клочья темных облаков, несшихся нам навстречу.

Высота начала падать, пошли на снижение. Вдали замерцали слабенькие огоньки. Самолет сделал глубокий крен, потом выровнялся и как бы притих. У входной двери замигала яркая белая лампочка.

Это для меня! Это сигнал! Пора!

Гюберт, а за ним Рихтер пожали мне руку. Гюберт пытался что-то сказать, но из-за рокота моторов я ничего не слышал. Да я и не старался услышать. Что мне теперь до всех их разговоров! Я смеялся в душе. Дверца открылась, меня обдали потоки холодного воздуха. Оттолкнулся. На мгновение замерло сердце, и я провалился в морозную темную мглу.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава первая