Конец осиного гнезда

Снял с себя все, тщательно выжал, оделся снова. Теплее не стало. Хлебнув из фляги несколько глотков спирту, я решил развести костер, благо зажигалка работала, но от этой заманчивой мысли пришлось немедленно отказаться: неизвестно, где я находился и кого мог привлечь огонь, имеющий в таких случаях силу магнита. Уйти глубже в лес тоже было нельзя. Почти посредине болота плавал парашют. Его надо было убрать и спрятать. Кроме того, я не решался удаляться от берега в лес, так как в душе теплилась надежда, что меня ищут и именно тут скорее найдут. Но от болота тянуло холодом. Отошел от него на несколько десятков метров, залез в густой молодой ельник, где, мне казалось, будет теплее. Но нет, ельник кололся, сковывал движения, а мое спасение заключалось именно в движении. Вылез из ельника и вновь вернулся на прежнее место — к болоту.

Начал прыгать, ходить взад и вперед, приплясывать. Исходил, должно быть, несколько десятков километров, чтобы согреться. Никогда розовеющее на востоке небо не приносило мне такой истинной радости, как в ту ночь. С каким трепетом и нетерпением ждал я рождения утра! Я видел, как меркли звезды на востоке, в то время как на западе они еще ярко горели.

Я так промерз, что думал: есть ли на свете уголок, где бы не было сейчас холодно!

«А что, если ребята бродят здесь, где-нибудь вблизи, и ищут меня?» мелькнула мысль.

— Ау-у!.. — приглушенно крикнул я и испугался своего голоса. Казалось, он принадлежал не мне.

Но вот наконец рассосалась темень, побледнело небо и ясно обозначился рассвет. Еще невидимое мне солнце заиграло вначале за грядой леса, а затем вспыхнуло над верхушками сосен.

И сразу все стало ясно. Болото, в котором я искупался, большое. Среди плавающих листьев кувшинки красовались чашеобразные цветы белых водяных лилий.

Почти на самой середине болота жалким, съежившимся комком держался парашют. Я сбросил с себя одежду и опять полез в воду. Она показалась мне еще холоднее, чем ночью.

Вытянуть огромный, намокший парашют оказалось делом не таким легким, как я представлял. Я долго барахтался в холодной воде, пока наконец вытащил парашют на берег. Спрятав его в большой трухлявый пень, который принял ночью за человека, я развесил под лучами солнца на зеленом ельнике еще влажную одежду. Потом развязал вещевой мешок и вытряхнул из него содержимое. Продукты размокли. Сахар, соль, табак — все смешалось вместе, сухари разбухли и не годились к употреблению. Единственное, что уцелело, — это несколько пачек мокрых папирос и две банки рыбных консервов. С помощью ножа я открыл одну банку и немного подкрепился.

Солнце поднималось, одежда вскоре подсохла. Я оделся, закурил и тотчас почувствовал во рту неприятную горечь. Это верный, изученный признак: при малейшем повышении температуры я никогда не мог курить. Табак вызывал отвращение. У меня начинался жар. В этом не могло быть сомнения.

Собрав остатки неприкосновенного запаса в вещевой мешок и закрепив его за спиной, я двинулся в путь, к востоку, так как считал, что сигнальные костры ночью были именно в той стороне. Обойдя болото и стараясь придерживаться намеченного направления, я углубился в лес. Ступая по влажной земле босыми ногами, ощущал прохладу, но жар в теле от этого не уменьшался. Во рту пересохло, руки стали влажными, на лбу появилась испарина.

Разноголосый птичий гомон висел в воздухе. Красногрудая птаха порхала у меня перед глазами с ветки на ветку, видимо стараясь увести подальше от своего гнезда.

И вдруг мне показалось, будто птаха не попискивает, а смеется, дразнит меня.

Я остановился, застонал, сжал руками голову. Птица исчезла. Тронулся дальше.

Встретив на пути большую поляну, которую плотной стеной окружал лес, я подумал, что именно здесь горели ночью костры. Обошел всю поляну, но никаких следов костра не оказалось. «Надо побыть тут, немного отдохнуть», решил я.

Сбросил вещевой мешок, улегся на мягкую и влажную траву. Недружно, вразнобой, стрекотали кузнечики, над головой кружился и гудел надоедливый мохнатый шмель — казалось, что он хочет непременно сесть мне на лицо. Я прищуривал глаза, и тогда шмель превращался в самолет, делающий круги надо мной низко-низко. Напрягая мозг, я пытался установить, правильно ли воспринимаю действительность. В лесу трещит птица, и я, вслушиваясь, могу сказать, что это коростель. Стучит дятел, заливается иволга, кричит кукушка — значит, по голосам я еще в состоянии определять птиц. Это хорошо. Это придает мне уверенности.

«Может, немного вздремнуть? Ведь я не спал всю ночь», подумал я, поправил под головой вещевой мешок и закрыл глаза.

На меня сразу навалились какие-то огромные глыбы.

Одна, другая, третья… Стало трудно дышать. Это жар! Нельзя сдаваться. Надо сопротивляться, насколько хватит сил. Я тотчас вскочил и чуть не бегом устремился в лес. Надо вернуться к болоту. Может, туда уже пришли ребята.

Неожиданно я обнаружил, что со мной нет ни мешка, ни фляги, — забыл их на поляне.

Бросившись назад и пройдя с километр, я уже не нашел поляны, на которой отдыхал.