Конец осиного гнезда

Ветров держал себя с подчеркнутой важностью. На нем было все, что положено разведчику в тылу врага: на шее — автомат, на поясе — финка и обоймы в парусиновых чехлах, через плечо — кожаная планшетка.

«Спросить, сколько ему лет? — размышлял я, но раздумал: — Еще обидится или смутится».

Бровей у Ветрова не видно — они очень редки или выгорели. Нос тонкий, точно девичий, и слегка курносый. На переносице — морщинки сосредоточенности. Глаза светлые, с напускной суровостью.

— Ну, рассказывайте, что со мной произошло, — попросил я.

Логачев и Таня уселись по обе стороны. Ветров подошел ближе, но продолжал стоять.

Логачев начал рассказывать. Оказывается, они нашли меня лишь на третий день после прыжка, но не в избушке, где я упал, выбившись из сил и потеряв сознание, а на поляне, рядом с вещевым мешком.

— Мы ведь беспрерывно, не сомкнув глаз, трое суток сряду искали вас. Что только не передумали! — сказал Логачев.

— Я нашел ваш мешок в первый же день, вечером, на поляне, — вставил Сережа Ветров.

— Верно, — подтвердила Таня. — А потом мы заставили дежурить на поляне Березкина и Сережу попеременно. На третьи сутки и вы сами туда пожаловали. Вид у вас был, признаться, неважный.

— Шли вы в бредовом состоянии, никого из нас не узнавали и городили такое, что волосы дыбом у нас поднимались, — добавил Логачев.

— Но мешок все-таки я нашел! — еще раз напомнил Серёжа.

Я посмотрел на него и улыбнулся. Он теперь сидел, обхватив обеими руками коленки, и качал стриженой головой то направо, то налево. «Еще совсем мальчишка», подумал я опять.

— Сколько же прошло времени с той ночи? — поинтересовался я.

— Семь суток, — ответила Таня.

— Да, ровно семь, — подтвердил Логачев.

Узнал я и подробности. За мной заботливо ухаживали все поочередно. Несли специальные дежурства, накладывали холодные компрессы на голову и сердце, пичкали сульфидином из неприкосновенного запаса, измеряли ежечасно температуру, пытались насильно кормить…

Вечером этого же дня я увиделся с Криворученко и Березкиным.

Семен, подбежав, опустился на колени и расцеловал меня. Разговор протекал неровно. Начинали говорить об одном — перескакивали на другое. Так всегда бывает, когда друзья долго не видятся и поговорить надо о многом.

Оказалось, что если бы Фоме Филимонычу не удалось закрепиться около Гюберта в качестве «егеря», друзья, несомненно, потеряли бы из виду осиное гнездо.

Никто не знал, кроме Гюберта и его помощника, куда должна была перебазироваться опытная станция. И только старик спас положение. Он последовал со станцией на новое место, немного спустя отпросился в отпуск, на недельку домой, и через Березкина передал Логачеву о новом местонахождении осиного гнезда.

— Давно виделись с Кольчугиным? — поинтересовался я.

— Да, давненько. С неделю. Послезавтра он придет сюда.

— Как — сюда?

— Очень просто. Он был уже несколько раз здесь. Его отпускают в лес по охотничьим делам, разные тетеревиные тока да утиные выводки искать, а он к нам проскакивает.

— А не проследят?

— Пока ничего. Он хитро делает. Подводу оставит километрах в пяти, а сюда пешком, по болотам. Дороги здесь песчаные, и след может до места привести.

«Все хорошо, что хорошо кончается», подумал я и про себя решил запретить появление Кольчугина в лагере. Подобные визиты рано или поздно могут вызвать тяжелые последствия.

На следующий день мне впервые захотелось курить, и я почувствовал, что окончательно здоров. Березкин и Ветров угостили меня табачком. Мы скрутили цыгарки и запалили их от лучей солнца, через увеличительное стекло.

Сережа Ветров и курил с важным видом, как взрослый. Он слишком часто прочищал свой большой, четырехгранный мундштук из березового корня, тщательно продувал его и смотрел в него, прищурив глаза, точно в подзорную трубу. Когда хотелось смеяться, Сережа сдерживал себя, и в это мгновение на его крутой, выпуклый лоб набегали тоненькие, как паутинка, едва заметные морщинки. По всем признакам чувствовалось, что радист желает выглядеть вполне взрослым, хотя ему месяц назад исполнилось только семнадцать лет. Сегодня, в беседе, он поведал мне свою биографию. Отец и старший брат его — на фронте, мать с младшей сестренкой — в Москве. Он серьезно говорит о том, что собирается посвятить свою жизнь радиоделу, изобретать, удивлять мир новыми открытиями, поселиться на Южном полюсе и проводить там всевозможные эксперименты. О Южном полюсе он говорил так уверенно, будто прожил там всю жизнь.

Десятилетку он не окончил — помешала война. Но Сережа уверен, что окончит ее и поступит в специальный вуз.

Криворученко отзывается о нем очень лестно. Сережа за все время не сорвал ни одного сеанса, не перепутал ни одной радиограммы, успевал работать даже в походе, когда группа продвигалась вслед за опытной станцией.

С наслаждением выкурил я одну цыгарку, а потом при содействии Сережи и Березкина поднялся с постели и предпринял небольшую прогулку.