Конец осиного гнезда

С появлением Штейна положение Фомы Филимоныча несколько изменилось. Через Похитуна старик узнал, что Штейн отрицательно смотрит на пребывание Фомы Филимоныча на опытной станции. Однажды в присутствии Похитуна Штейн сказал Гюберту: «Напрасно вы держите здесь эту старую дрянь! У русских есть поговорка: «Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит». Гюберт ответил Штейну, что Кольчугин стар и от него трудно ожидать каких-нибудь активных действий. Кроме того, Кольчугин, как известно ему, Гюберту, несколько лет до революции работал у такого видного их соотечественника, как покойный помещик Эденберг. Тот всякую дрянь не держал. Штейн только пожал плечами, но ничего не сказал.

Однако отзывы Гюберта о старике не изменили отношения Штейна к Кольчугину. Однажды Гюберт поручил Фоме Филимонычу найти Штейна и спросить его о чем-то. Старик разыскал майора на радиостанции и обратился к нему. Штейн вдруг разразился руганью на русском языке, назвал Кольчугина старым псом и предупредил, чтобы он даже близко не подходил к радиостанции. Это происшествие убедило Фому Филимоныча в том, что Штейн хорошо владеет русским языком и что надо всячески опасаться этого свирепого немца.

Штейн завел на станции новые порядки. Если раньше она охранялась ночью одним часовым у входа, то теперь был дополнительно установлен второй пост, во дворе. Кроме того, он достал старых овчарок, «злющих досмерти».

— Много? — спросил я.

— Трех.

— И очень злые?

— Дальше некуда, как черти. Двух человек только и признают — повара да еще одного, который за ними ухаживает. Но со мной тоже обнюхались. Когда по двору иду, голоса не подают… Какой это человек, когда бессловесного существа ему не жалко! — И Фома Филимоныч рассказал эпизод, характеризующий помощника Гюберта.

Штейн однажды ездил куда-то верхом. Когда возвратился, то обнаружил у лошади наминку под седлом. Надавил на нее рукой. Конь вздрогнул, прянул ушами и наступил на ногу Штейну. Тот выругался, вытащил пистолет и выпалил два раза сряду коню в ухо.

— Разве это человек? Это хуже зверя! — заключил Фома Филимоныч.

Штейн приказал в неделю два раза отправлять в лес солдат с самой здоровой овчаркой Спрутом и прочесывать всю округу.

— Что-нибудь дает этот прочес?

— Ничегошеньки. Один раз пожилую бабу задержали с лукошком — грибы собирала.

Майор Штейн груб и жесток. Фома Филимоныч собственными глазами видел, как тот однажды «дал зуботычину» пьяному Похитуну. Похитун затаил злобу и частенько наедине со стариком ругает Штейна.

В марте этого года на станции появился молодой русский парень, по имени Тарас. Пробыл около месяца, а потом, по приказанию Гюберта, Шнабель вывел Тараса в лес, заставил выкопать яму и тут же, днем, расстрелял.

— Страшные дела творятся, Кондрат! — заключил Кольчугин. — Лежишь ночью в своем закутке и думаешь: выведут вот так же в лес и расстреляют. А помирать-то не хочется…

— Фамилию этого паренька не знаешь? — спросил я.

— Нет.

— Чем занимался этот Тарас? Что он делал на станции?

— С Похитуном все возился, вроде как ты тогда… Дела еще и почище были, Кондрат, — помолчав, продолжал Филимоныч. — Здесь банда такая собралась, что всех их живьем спалить бы.

…Беседа затянулась надолго, вплоть до ухода Фомы Филимоныча.

Я запретил ему больше появляться на КП, тем более что Штейн относится к нему недоброжелательно.

Потом я рассказал друзьям о задаче, поставленной перед нами.

Старик покачал головой и в шутку произнес:

— Ой, беда с тобой, Кондратий, — помереть спокойно не дашь!

Глава четвертая

Недели две спустя рано утром Криворученко отправился на очередное свидание с Фомой Филимонычем. Место, где происходили встречи, находилось в заболоченной части леса, на полпути между нашим островом и осиным гнездом.

К вечеру Криворученко не вернулся. Не пришел он и к ужину, не было его и к ночи. Мы взволновались: случались иногда задержки, но не на такой срок.

Сережа Ветров, дежуривший наверху, несколько раз без всяких причин заходил в землянку, посматривал на часы и, не говоря ни слова, вновь исчезал.

Таня лежала в своем уголке, заложив руки за голову, и тоскливо глядела на мигающий огонек коптилки. Спать никому не хотелось. Тревожные мысли отгоняли сон.

Березкин вдруг встал, надел сапоги и потянулся рукой за гимнастеркой:

— Я схожу, Кондратий Филиппович. Место мне известно.

— Я тоже пойду, — решительно поднимаясь, сказала Таня.

Таня беспокоилась и об отце и о Семене: ей были дороги оба.

— Никуда, Таня, ты не пойдешь. Лежи и спи, — сказал я твердо. — Пойдут Логачев и Березкин.

Березкин и Логачев вылезли наружу. Я надел гимнастерку и последовал за ними.

Ночь была пасмурная. Небо заволокли темные тучи.

Наверху ребята задержались, они ждали моих указаний. Я это чувствовал, но бывают такие моменты, когда не знаешь, что сказать, что посоветовать.

— Что могло произойти? — спросил я.

— Трудно предположить, Кондратий Филиппович, — тихо сказал Березкин. — О плохом не хочется думать. У нас тут все время тихо было. Пойдем разведаем.

— Сколько потребуется на это времени?

— Часа два, — ответил Логачев, немного подумав.