Конец осиного гнезда

Можно было предположить, что Семен наткнулся на немцев еще до встречи с Фомой Филимонычем. Одного из них Семен сразу повалил выстрелами из автомата. Другого, видимо, не успел, хотя в диске имелись еще патроны. Он не стрелял во второго немца: судя по ранам, тот был убит ножом. Но и немец не стрелял в Семена — на Семене не оказалось огнестрельных ран. Что-то помешало им воспользоваться автоматами. Очевидно, бросившаяся на Семена овчарка. Он уронил автомат и схватился с собакой. Опасаясь убить овчарку, второй немец не воспользовался ружьем, а накинулся на Семена с ножом. Он нанес Семену несколько ударов, но потом, можно предполагать, нож попал к Криворученко. Этим ножом он убил солдата и, возможно, поранил овчарку.

— Но собаки нет, — сказал Логачев.

— И это очень плохо, — добавил я. — Собака ушла, когда убедилась, что человек мертв. И она может привести сюда людей. Соорудите что-нибудь вроде носилок, — сказал я Логачеву и Ветрову, — и несите Семена на остров. Мы с Березкиным дойдем до места встречи.

О том, что столкновение с немцами произошло у Семена до свидания с Фомой Филимонычем, мы только предполагали. Нужно было добраться до зимовья и проверить, нет ли там каких-либо следов.

— По договоренности, — тихо пояснил мне Березкин, когда мы двинулись с ним по тропе в глубь леса, — они всегда на месте встречи ожидали друг друга в течение часа. Если за это время один не являлся, то другой уходил. Возможно, что и Филимоныч вчера, не дождавшись Семена, ушел.

— А были случаи, что встречи срывались?

— Были.

— И много раз?

— Два раза. И все из-за Филимоныча, не мог вырваться. Но они уславливались обязательно приходить после этого сюда через день.

— Значит, если с Филимонычем все благополучно, то он придет завтра? — спросил я.

— Да, завтра.

— Стой! Видишь? — И я показал рукой вперед.

— Овчарка… — прошептал Березкин и схватился за автомат.

Но овчарка была уже не страшна, хотя поза, в которой она находилась, была естественна для отдыхающей собаки. Она лежала на брюхе, вытянув вперед лапы и уткнув между ними голову. Собака была исколота ножом.

— Доконал и ее Семен, — промолвил я.

Овчарка была огромного роста, с широкой грудью, крепкой шеей, сильными лапами.

— Страшная собака, — сказал Миша и вздрогнул. — Смотрите, как далеко она ушла.

— И она ушла последней, когда все были мертвы. Иначе она не бросила бы своих проводников. Хорошо, что она издохла именно тут. Теперь она никого не приведет.

Мы оттащили овчарку в сторону, зарыли в муравейник и забросали хвоей.

Через десять минут вышли к заброшенному зимовью.

От строений остались лишь врытые в землю сгнившие столбы, вокруг которых росла высокая трава.

Миша принялся за осмотр деревьев, окружавших зимовье, и через минуту окликнул меня.

— Кондратий Филиппович! — сказал он. — Филимоныч был здесь вчера, но не дождался Семена и ушел. Вот его пометка.

Я подошел к дереву и увидел на нем несколько причудливых зарубок.

— Ну что ж, встречи не было. Ясно. И, может быть, это к лучшему.

Логачева и Ветрова мы догнали около большой топи, недалеко от острова.

Первой на острове нас встретила Таня. Увидев Семена, она дико вскрикнула, упала и потеряла сознание. Ребята подняли ее и отнесли в землянку.

Семена похоронили на острове, недалеко от КП, на небольшой полянке под старой сосной. При общем молчании тело опустили в могилу и бережно положили Семену на грудь его автомат. С шумом посыпалась земля.

— Прощай, друг… Прощай, верный боевой товарищ…

Как, чем выразить горе? Да и найдешь ли такие слова? А если и найдешь, что станется, что изменится? Никто, никто не в состоянии вернуть нам любимого человека и друга…

Вырастал холмик. Я смотрел на могилу и вспоминал сценку, происходившую лишь вчера утром.

Семен и Березкин, едва успев проснуться, заспорили, кому из них итти на встречу с Фомой Филимонычем. Когда выяснилось, что очередь Семена, Березкин сказал:

— Вместе пойдем.

— Ты у меня, как хвост у коня. Сиди! — пошутил Семен.

— А я могу сделать так, что ты не пойдешь.

— Что же ты сделаешь, хотел бы я знать?

— Посмотри на ноги.

— Ну что, ноги как ноги, — непонимающе пробормотал Семен.

— Без сапог?

Семен поглядел по углам, почесал затылок и, не найдя сапог, сказал:

— Миша! Детка! Дай-ка сюда сапоги, а то пойду босиком, сам после жалеть будешь.

…И вот веселого, жизнерадостного Семена уже нет. Вырос маленький холмик сырой земли.

Таня больше не кричала и даже не плакала. Опустившись на колени, она стояла у могилы. Горе ее было больше, глубже, острее, чем у любого из нас. Таня потеряла не только товарища, каким был для нас Семен, — она потеряла любимого человека.

Высокое солнце пробилось сквозь деревья и уронило на свежий холмик яркий золотистый луч. Мы долго стояли у могилы, потом молча пошли к своей землянке…

Я не думал, что Фома Филимоныч так тяжело воспримет весть о гибели Семена.