Конец партии: Воспламенение (СИ)

Все посмотрели на меня, но я была слишком увлечена попытками понять, что происходит, чтобы ответить. Тогда все взгляды обратились к Норе.

- Минут двадцать назад, - почти всхлипнула она, и я поняла, что меня, кажется, собираются хоронить. Только это могло объяснить, что врач, сокрушенно покачав головой, поднялся на ноги.

- Я сожалею, гражданин, но я уже ничем не помогу.

Робеспьера шатнуло, и он схватился за дверной косяк. Не знаю, каких усилий ему стоило вернуть себе самообладание, но он сумел это сделать.

- Можно ли… - он сделал вдох, вопрос явно дался ему нелегко, - облегчить ее страдания? Как-нибудь?

Он спросил это с настолько серьезным траурным видом, что меня поневоле начал разбирать хохот. Даже взгляд на помертвевшее лицо Огюстена не отбил у меня желания смеяться, наоборот, усилил его в несколько раз.

- Пожалуй, разве что убить ее более быстрым способом, - заявил доктор, чем сразу вызвал у Бонбона взрыв негодования. Почти сгребя меня в охапку, Робеспьер-младший непререкаемо заявил:

- Нет.

- Тогда ничего не могу посоветовать, - отчеканил врач и, выразив напоследок свои соболезнования, удалился. Я, чувствуя, что начинаю хихикать, спустила ноги с дивана и поднялась, несмотря на все попытки Бонбона не дать мне этого сделать.

- Слушайте, это все очень забавно, но мне пора…

- Натали, - Максимилиан подошел ко мне, - вам лучше полежать, честное слово.

- Да с чего вдруг? - осведомилась я. - У меня сегодня куча дел.

- Натали, - наверное, Робеспьер призвал на помощь все свое терпение, - вам нужно сохранять покой. Плод, от которого вы так неосмотрительно откусили, смертельно ядовит.

Хотя бы одно мое предположение подтверждалось: эти люди действительно не знали о том, что помидоры можно употреблять в пищу. Но меня не торопились увенчивать лаврами Колумба, а упорно пытались отправить на тот свет. Я фыркнула.

- Ядовит? О чем вы? Я с детства его ем.

Огюстен, который сидел неподвижно, закрыв лицо руками, поднял голову. Во взгляде его светилась надежда.

- С детства?

- Ну конечно, - заверила его я. - Пойми, милый, эти плоды совершенно не опасны, если их есть спелыми. Можешь сам попробовать, с тобой ничего не случится.

Последнему он, конечно же, не поверил и до самого вечера не отставал от меня: ходил, как привязанный, в любую секунду, судя по его лицу, готовый подхватить и отнести в кровать, если мне станет плохо. Вдобавок ко всему мне казалось, что он мучительно борется с желанием что-то сказать, но не находит в себе на это достаточной решимости, а я была слишком деликатна, чтобы выпытывать, что у него на уме. В любом случае, столь трепетная забота грела мне сердце, и я готова была есть помидоры хоть каждый день, если мне всякий раз будет перепадать столько внимания.

- Ты очень милый, - сказала я ближе к вечеру, когда пришла пора собираться в редакцию, - и я тронута, что ты так беспокоишься, но мне надо идти.

- Я могу пойти с тобой, - предложил он, и я поняла, что он места себе не найдет, если я уйду одна. Но тащить Огюстена за собой к редактору мне не хотелось совсем.

- Нет, спасибо, - улыбнулась я, - и не волнуйся, со мной все будет в порядке. Я могу съесть десяток томатов, и ничего со мной не случится.

Он посмотрел на меня так, что у меня на секунду непонятно отчего перехватило дух, и спросил тихо:

- Обещаешь?

- Обещаю, - я чмокнула его в кончик носа и убежала одеваться.

Всю дорогу до дома Марата я перебирала подробности этого недоразумения и пыталась представить реакцию редактора, когда я расскажу ему о случившемся. Может, он мне толком все и объяснит, он же, если верить давним словам Бриссо, сам был врачом и сможет обосновать, почему меня раньше времени хотели отправить в гроб. Я вспомнила лицо Максимилиана, когда он увидел в моей руке надкушенный помидор, и мне захотелось смеяться в голос, но здравый смысл подсказал мне, как это будет выглядеть - беспричинно ржущая девица посреди людной улицы, - и я удержалась, но отличное настроение от этого никуда не делось, и к дому Марата я подходила едва ли не вприпрыжку, исполненная желания дарить добро всем вокруг. Я обдумывала, как поцелую редактора при встрече, и от этого сердце мое воспаряло в какие-то невыразимо далекие дали, когда я увидела, что у дверей подъезда нерешительно трется какая-то девица.

Ничего необычного я не увидела в этой девице на первый взгляд: самое обыкновенное платье, симпатичное личико, густые светлые волосы, уложенные в строгую прическу… внимание мое привлек лишь цветок в вырезе ее платья - белоснежный нарцисс.

- Симпатично выглядит, - сказала я, указав на него. - Но мне больше нравятся красные.

- Я не видела красных, - деревянным, тревожным тоном откликнулась девушка. Она не взглянула на меня, ее живые, темные глаза бегали из стороны в сторону, будто кто-то загнал девушку в ловушку, и она тщетно пыталась найти выход. Она старалась дышать размеренно, но удавалось ей плохо, груд ее тяжело вздымалась, и незнакомка морщилась, будто что-то до боли ее стесняло.

- В Париже продают, - ответила я, пытаясь понять, что с этой девицей не так. - А ты вообще что тут делаешь?