Конец партии: Воспламенение (СИ)

Огюстен, румяный от мороза, присыпанный снегом, но совершенно счастливый, шагнул ко мне и легко подхватил на руки. Я звонко взвизгнула, когда он закружил меня в воздухе, но совсем не от страха, а от накатившей на меня радости. Только сейчас я поняла, что все время, пока Огюстен пропадал на фронте, беспокоилась за него, просто тревога эта всегда зудела где-то на краю сознания, а сейчас она исчезла без следа, Бонбон стоял передо мной, живой и невредимый, и я ощутила, как с плеч у меня сваливается огромный груз.

- Слава богу, - пробормотала я, целуя его в обе щеки, - ты вернулся, ты жив…

- …и очень скучал, - закончил он, прижимая меня к себе.

И тут от калитки зазвучал еще один голос, отчего у меня внутри все, придавленное затопившим меня теплом, встрепенулось и вновь воспарило куда-то ввысь:

- Даже не знаю, спросить или не спросить… я вам не мешаю?

- Антуан! - завопила я не своим голосом, вырвалась из рук Бонбона и повисла у второго вернувшегося комиссара на шее. - И ты тоже…

- Да, те же и Сен-Жюст, - со смехом пояснил он. - Да ты совсем не изменилась, маленькая полячка, разве что похудела… не кормят вас тут совсем, что ли? А, ладно, сейчас все узнаю…

Все трое, ибо с ними затесался еще и скромно мнущийся за спинами приятелей Леа, зашли в дом, и нет нужды подробно описывать, что было дальше: радостные вопли, объятия, рукопожатия, хлопанья по плечу… Робеспьер, правда, от попыток обнять его ускользнул, объяснив это тем, что он может кого-нибудь заразить, и я даже сделала вид, что поверила в его объяснение. Потом Нора, получив недвусмысленное указание мадам Дюпле, побежала в кладовку доставать “нечто для особых случаев”, как таинственно пояснила мне счастливая, зацелованная мужем Бабет, и все расселись за столом.

- Сначала дайте мне промочить горло, - потребовал Сен-Жюст, - а потом я вам расскажу про битву при Ландау, и я вам клянусь, это будет нечто… слабонервных, если что, попрошу сразу выйти!

Робеспьер выразительно скрипнул стулом.

- Ну, я не про тебя, - поспешно добавил Антуан, - но вообще рассказ будет не для впечатлительных барышень.

- Ты уж сгладь, пожалуйста, - со смехом попросила Нора, - мы тут все впечатлительные.

Виктуар фыркнула, но этого будто никто не заметил. Только я обратила внимание, как Бабет, нахмурившись, ущипнула младшую сестру за ногу. Та даже не дернулась и продолжила оглядывать нежданых гостей.

- Это еще что, - отозвался Огюстен, - вот я поем и расскажу, как мы Тулон брали, вот это…

- Тулон? - переспросила я. - Ты брал Тулон?

- Ну, не прямо я, - он немного смутился, - но там тоже есть, что рассказать, это я гарантирую.

Я хотела подробнее расспросить его тут же: видел ли он Наполеона, спрашивал ли тот обо мне что-нибудь, как прошло их знакомство и не подрались ли они при встрече, - но тут же решила, что Бонбон и сам скоро все расскажет, тем более, что мадам Дюпле призвала всех к порядку:

- По очереди! Все всё расскажут по очереди!

Ее авторитет был непререкаем, ни один из присутствующих не мог похвастаться таким авторитетом в Конвенте, какой она имела в этом доме. Поэтому готовые заспорить Бонбон и Антуан сразу примолкли и начали смиренно ждать, когда на столе появятся хотя бы закуски. А что до меня, то я сидела, смотрела на вернувшихся друзей и ощущала, как по моему лицу бродит идиотская, но абсолютно счастливая улыбка. Пусть про Новый Год все и думать забыли, но в этот зимний вечер к нам все-таки заглянул праздник.

 

========== Глава 20. Снежный ком ==========

 

Сколько бы мне ни хотелось думать, что наступивший год принесет перемены к лучшему, первые же январские дни рассыпали в прах все мои надежды. Несмотря на накрывший Париж зверский холод, обстановка накалялась все больше и больше, и я чувствовала, что всего одной искры хватит, чтобы спровоцировать оглушительный взрыв. В кострище, которое совсем скоро должно было обуять пламя, щедро подкидывали дров с обеих противоборствующих сторон: “Старый кордельер”, с каждым номером все более язвительный и непримиримый, продавался на каждом углу и ходил по рукам, и в то же время на стенах домов все чаще появлялись листовки с призывами к новому восстанию против Конвента. Авторы громких заявлений о приближении нового 31 мая, конечно же, не подписывались, но в каждой строчке неумолимо ощущалась знакомая рука “папаши Дюшена”. Город бурлил и гудел, а я чувствовала себя несправедливо выброшенной на обочину - в клуб кордельеров, где заправлял Эбер, дорога мне была закрыта, к якобинцем же меня без членского билета не пускали, и все, что мне оставалось - мерзнуть у входа под суровыми взглядами стороживших двери мужчин и пытаться уловить хоть слово из того, что происходило внутри. Один раз заседание было особенно бурным, в клубе вопили так, что мне показалось, что там кого-то убивают, но мне не удалось понять, о чем говорят, пока из дверей не вылетел, как ошпаренный, взмыленный и растрепанный Фабр. Он явно был не в настроении разговаривать, но мое беспокойство оказалось сильнее чувства такта. Я схватила его за рукав.

- Эй, что там случилось?