Конец партии: Воспламенение (СИ)

Я хотела возразить, но вспомнила, сколько раз в своей практике высасывала из пальца целые страницы, чтобы добрать необходимый объем, и прикусила язык. Здесь никто не собирался заниматься подсчетом слов, и можно было, наконец, писать так, как хотелось, но вернуться к этому оказалось неожиданно сложно. У меня получилось только на пятый или шестой раз, но сложно словами описать мою радость, которую я ощутила, когда поняла, что мною довольны.

- Вот это мне больше нравится, - сказал Марат, ознакомившись с текстом, который на сей раз уместился на один-единственный лист. - Живо. С искрой.

- Искрой?

- Да-да. Искра в тебе есть, это я давно заметил, - сказал он и вдруг прибавил, как будто ему только что пришла в голову какая-то свежая мысль. - Надо просто дать ей разгореться…

Я не стала думать, что могли значить его слова. Времени не было - мне тут же отдали кипу бумаг, и я, не чуя под собой ног, побежала к наборщикам.

Про остальных я тоже, впрочем, не забывала. Почти каждый вечер, когда не было аврала в типографии, пила чай в компании Дюпле. Элизабет не уставала повторять, насколько лучше я стала выглядеть, чем неизменно вгоняла меня в краску.

- Когда появилась, была такая потерянная, - сказала она однажды, - а сейчас не узнать.

- Может, ты влюбилась? - вдруг хитро прищурилась Элеонора, занятая вышивкой. Я чуть не пролила чай себе на колени.

- Влюбилась? В кого?

- Ну, я не знаю, - протянула Нора; на ее лице все шире расплывалась улыбка. - Тебе лучше знать.

- Бред, - засмеялась я, но смех вышел какой-то натянутый. - Просто я наконец-то занимаюсь любимым делом, и все…

- Конечно-конечно, - Элеонора согласно покивала, но по ее взгляду я видела, что она ни на йоту мне не поверила.

Люсиль, впрочем, не отставала. Последнее время я все чаще заглядывала к ней, используя для этого почти каждый раз, когда у меня было свободное время. Она оказалась замечательной подругой, с ней можно было поболтать обо всем на свете, перемыть косточки всем подряд и, конечно же, попить под все это дело приснопамятного великолепного винца. Пожалуй, с тех пор, как уехала на стажировку Анжела, мне ни с одной из своих знакомых не было так легко.

- Ты действительно влюблена, - заявила как-то Люсиль, внимательно оглядев меня с головы до ног. - Все признаки налицо.

- Да хватит уже, - попросила я.

- Ну, не хочешь говорить, и не надо, - весело ответила она. - Все равно всплывет, как ты ни старайся.

Последние ее слова задели меня, и, придя в тот день домой (я сама не заметила, как начала считать дом на улице Сент-Оноре своим домом), я долго не могла уснуть, лежа на кровати и глядя, как медленно угасает чадящее пламя догорающей на столике свечи. Я прислушивалась к себе с упорством, но влюбленности все равно не чувствовала. Я была окрылена, мне было хорошо, действительно хорошо, во мне бурлила и кипела энергия, о которой я сама в себе не подозревала, я стряхнула с себя все остатки апатии, которая полтора с лишним года преследовала меня, и я даже могла назвать по имени человека, которому обязана этим, но - влюбиться?..

“Нет, это глупости”, - подумала я и перевернулась на другой бок. Подушка почему-то казалась жесткой и неудобной, я никак не могла найти подходящего положения, чтобы провалиться в дремоту.

- Ты уже в третий раз отвлекаешься, - заметил на следующий день зашедший пообедать Антуан; у него в очередной раз кончились деньги, и мадам Дюпле, как всегда, от щедрот своих решила его подкормить. - Я тебе говорю, а ты будто и не слушаешь.

- Если ты скажешь слово “влюбилась”, - угрожающе протянула я, - швырну в тебя чем-нибудь тяжелым.

- А я как раз думал, - усмехнулся он. - Ладно, молчу, молчу.

С ним я последнее время разговаривала реже, а уж с Робеспьером и подавно - эти двое пропадали на заседаниях то Конвента, то Якобинского клуба, ставшего одним из центров будущего восстания. Подготовка шла полным ходом, и я, хоть оставалась в стороне, не могла этого не замечать. Речи становились все яростнее, статьи в “Публицисте” - все ожесточеннее, я слышала, как бурлит, готовясь подняться, какая-то могучая сила, и не могла понять, пугает меня это или воодушевляет.

- Выбери себе псевдоним, - как-то сказал мне Марат в один из последних дней мая. Мы возвращались от кордельеров как всегда поздно ночью, и я не смогла определить по выражению его лица, всерьез он говорит или шутит. Оставалось спросить:

- Вы серьезно?

- Абсолютно, - ответил он. - Если хочешь публиковаться, без псевдонима никуда.

- М-м-м… - Марат обладал умением неожиданно сказать что-то такое, что повергало меня в полную растерянность. - Я даже не знаю…

- Подумай, - великодушно разрешил он. - Пожалуй, еще пара дней у тебя есть.

- Пара дней? - я ощутила, как по спине у меня ползет холодок предвкушения. - Пара дней до чего?

- До того, как мы выметем из Конвента эту дрянь, конечно. Не сегодня-завтра ударят в набат.

Я знала, что он не преувеличивает. Но страшно мне не было - рядом с ним я вообще чувствовала себя не способной чего-то бояться.

- И кто поведет народ? - решилась спросить я. - Вы?

Ответ будто окатил меня ведром ледяной воды.