Конфуций

Нарушение ритуала для него — это не ошибка в самом «чине» церемониала или в технике исполнения каких-то обычаев, это вещь значительно более страшная — разрыв связи с самим Небом, безвозвратное отпадение от истины небесных сил.

Часть V «В шестьдесят лет я наcтроил свой слух…»

Глава I «Мудрый правитель первым делом должен называть вещи правильными именами…»

Вечером Конфуций приказал ученикам собираться в дорогу.

На этот раз он решил отправиться в царство Вэй. Родственник Цзы-Лу по женской линии пользовался влиянием при дворе и давно звал Куна к себе, обещая устроить его карьеру.

И все же уезжать он не спешил, видимо, полагал, что правитель одумается и позовет его.

Однако тот так и не опомнился, и не позвал.

Утром Конфуций попрощался со всем пришедшими проводить его и с уселся в экипаж.

Вместе с ним отправились его самые верные ученики: Цзы-Лу, Цзы-Гун, Янь Юань, Жань Цю.

Повозка тронулась и… как гласит предание: «Учитель ехал медленно, с думой о родном царстве».

Вполне возможно, что он уже начинал рассуждать о своем месте «в общем порядке вещей», а, может быть, все еще надеялся, что появится посланец правителя и попросит его остаться.

Но ждал он напрасно. Гонец так и появился.

Конфуций вздохнул.

Все! На очередно этапе его жизни можно было поставить точку. Он многого добился, но немало и потерял.

Целых сорок лет он трудился и шел к заветной цели, но когда до нее осталось всего несколько шагов, судьба снова отвернулась от него.

Народ можно заставлять следовать должным путем, но нельзя ему объяснить почему

Народ по своему невежеству не в состоянии понять отвлеченных рассуждений о нравственной деятельности, ему нужен живой пример их руководителей и правителей

Государь может утруждать свой народ после того, как приобретет его доверие, а в противном случае народ будет считать служение за тиранию.

Только вот отвернулась ли? Ведь он остался таким, каким и был всегда, а потому и не роптал. И не только потому, что помнил знаменитее изречение древних о том, что «мудрого и горе не опечалит, и удача не обрадует».

Сложно сказать, стал ли Конфуций к тому времени совершенно бесстрастным, или все-таки понимал, что пока он лишний со своим учением, но волнения в его сердце, если верить сопровождавшим его ученикам, не было.

Во всяком случае, со стороны он совсем не выглядел опечаленным и расстроенным.

Позже Конфуций скажет, что в шестьдесят лет научился отличать правду от лжи.

И этот тот самый Конфуций, который когда-то сказал:

— Благородный муж ни от кого не ожидает обмана, но когда его обманывают, он первый замечает это. Его можно обмануть, но нельзя одурачить!

По всей видимости, в молодости Конфуций считал, что благородный муж может быть обманут в чем-то мелком, но этот обман вовсе не приведет к тому, что мудрый будет выглядеть глупым.

И, конечно, Конфуция мог обмануть какой-нибудь нечистый на руку чиновник или торговец.

Но к шестидесяти годам он, судя по его признанию, обладал такой нравственной чистотой, которая, сталкиваясь с любой нечистоплотностью, мгновенно реагировала на это соотвествующим образом.

Поскольку все остальное было просто мелким для человека, решавшего проблемы не быта, а бытия. А именно человеком такого масштаба и был Конфуций.

Впрочем, кто знает, возможно, что сам Конфуций вкладывал в это изречение какой-то особенный, глубинный смысл, о котором можно только догадываться.

И когда по дороге один из сопровождавших его учеников спросил, что такое мудрость, он сказал:

— Отдавать все силы служению людям, почитать духов и держаться от них в отдалении — вот это и есть мудрость.

— А как же тогда следует служить духам предков и божествам? — последовал новый вопрос.

— Ты еще не знаешь, как служить людям, — усмехнулся Конфуций. — Разве ты можешь знать, как нужно служить духам?

Ученик внимательно взглянул на Учителя и ничего больше не спросил.

Да и зачем? Он снова видел перед собой мудреца, который никогда не роптал и не отчаивался, каким бы жестоким и лживым не был мир вокруг него.

Конечно, правитель поступил с ним несправедливо, особенно после всего того, что он сделал для царства, но даже сейчас не стенал, а его жизнь, несмотря на столь грубо обставленную оставку, казалась ему наполненной глубоким смыслом, в котором он находил великую опору.

На постоялом дворе, где путники остановились на ночлег, его хозян до поздней ночи беседовал с Учителем.

Распрощавшись с Конфуцием, он вышел на улицу и, печальные лица учеников, спросил:

— Оставьте свои печали! Да, наш мир давно стал несовершенным, но ваш Учитель разбудит Поднебесную!