Конфуций

— Да, — сказал он ученикам, — вы правы, и я всегда говорил, что человек достойный не живет там, где нет праведного Пути. Но разве неверно и то, что воистину бело, и сажей не замажешь?

Ученики смущенно молчали, не зная, что отвечать.

Конфуций грустно улбынулся.

— Похоже, с несказанной печалью в голосе произнес он, — я уродился я горькой тыквою, которой суждено быть не поданной к столу, а попусту висеть на стене…

Если верить некоторым биографам Конфуция, то через несколько дней Конфуций отправился в Цзинь. Но едва достиг он берегов Желтой реки, как пришло известие, что Чжао Цзяньцзы жестоко расправился с двумя своими советниками, такими же, как Конфуций, учеными мужами.

О службе в Цзинь не могло быть и речи. Учитель встретил это известие с достоинством. Он долго глядел на раскинувшуюся перед ним реку, а потом с некоторым облегчением произнес:

— Как прекрасен этот водный простор! Судьба определила мне не пересекать его!

С этими словами он повернул обратно.

Служа отцу с матерью, увещевайте их как можно мягче. Если ваши советы не возымеют действия, будьте по-прежнему почтительны и смиренны. Даже если вы раздосадованы в душе, не высказывайте своего недовольства

Любовь это приправа к жизни. Может подсластить, а может и пересолить

Прекрасна та деревня, в которой господствует любовь

Тем временем в семье Лин-гуна произошли большие неприятности.

Сын Наньцзы и наследник престола Куайвай задумал убить собственную мать из-за желания отомстить за ее прегрешения.

Однако подосланный им убийца в последнее мгновение струсил, дело раскрылось, и Куайваю пришлось бежать в царство Цзинь.

Наследником был назначен его сын, внук Лин-гуна. Теперь престарелый государь был озабочен тем, как вырвать ростки назревавшей смуты и покончить с мятежниками в крепости Пу.

Он пригласил к себе Конфуция и подробно расспросил его о положении в крепости Пу.

— Можно ли напасть на Пу? — спросил правитель, когда Учитель закончил свой рассказ.

— Конечно, — ответил Конфуций.

— Но мои советники говорят, что этого делать не надо, потому что Пу защищает нас от ударов соседей…

— Люди Пу готовы стоять насмерть, — пожал плечами Конфуций, — но державному владыке нужно наказать трех-четырех мятежных командиров, только и всего. Смело отправляйтесь в поход.

Лин-гун одобрил совет Конфуция и намеревался послать на усмирение мятежного гарнизона карательный отряд. Возглавить отряд он предложил Конфуцию.

Более оскорбительного предложения для Учителя Куна и придумать было невозможно.

Мало того, что Лин-гун пренебрег первой заповедью Конфуция — «управлять не силой оружия, а силой добродетели», — он хотел втянуть его в братоубийственную войну.

Конфуций ответил вежливым, но твердым отказом.

— Ваш слуга немного разбирается в церемониях, — сказал он Лин-гуну, — но не имеет чести быть знатоком воинского искусства…

Вэйский государь и на этот раз не стал затевать военных действий, но к своему строптивому гостю из Лу охладел окончательно.

Да и Конфуций не строил в отношении правителя никаких иллюзий.

Конечно, можно сколько угодно говорить о том, что благородный муж не обижается и всегда находится в ровном расположении духа.

Однако это толко теория. И, конечно, Конфуций, чтобы он там сам не говорил, переживал из-за своей постоянной неустроенности.

Другое дело, что это было переживание не из-за себя лично, а из-за тех грандиозных дел, которые он мог бы свершить.

Но, несомненно, и то, что все время после своего возвращения в Лу Конфуций пребывал далеко не в самом лучшем расположении духа.

И не случайно в «Беседах и суждениях» есть весьма интересный рассказ о его настроении того времени.

Если верить записавших эту историю ученикам, однажды Конфуций играл на каменных гонгах — старейших и почитаемых инструментах в древнем Китае.

Услышав доносившиеся из дома учителя звуки, какой-то прохожий, остановился у ворот и долго слушал.

Заметив наблюдавшего за ним ученика Конфуция, он сказал:

— Я слышу в этой музыке плач по несбывшимся надеждам. Никто не понимает музыканта! Ну и пусть! Ведь не зря поется в песне: «Если брод глубок — перейду, не снимая одежды, а если брод мелкий — подниму края платья!»

Когда Конфуцию рассказали о странном слушателе, тот заметил:

— Вот это, я понимаю, решительность! Его не уговоришь отступить!

Не совсем понятно, причем здесь решительность, но если заменить ее на «проницательность», то все становится на свои места.

Что ж, мудрецы тоже, наверное, плачут…

Лин-гун еще несколько раз приглашал к себе философа, но делал это скорее уже по инерции. Ему было уже совсем не интересно слушать его сентенции.

И, судя по всему, им обоим уже было ясно, что недалеко тот день, когда они расстанутся.

Так оно и случилось.