Конфуций

— Да, ты прав! Люди уже давно не обладают им. Но при этом надо помнить, что, если в человеке естественность превосходит воспитанность, он подобен деревенщине. Если же воспитанность превосходит естественность, он подобен ученому-книжнику. После того как воспитанность и естественность в человеке уравновесят друг друга, он становится благородным мужем. Человек от рождения прямодушен. Но если он утрачивает прямодушие, лишь счастливая случайность сохраняет ему жизнь. Надо помнить и то, что знающие что-либо уступают тем, кто любит что-либо, любящие что-либо уступают тем, кто наслаждается чем-либо. Благородный муж безмятежен и спокоен, маленький человек постоянно встревожен и обеспокоен.

— С кем можно говорить о высоких материях?

— Только с теми, кто выше посредственности…

— В чем мудрость правителя? — спросил Фань Чи.

— Должным образом служить народу, почитать духов и держаться от них подальше. Золотая середина, или золотая мера — образ совершенной морали.

Несмотря на тяжелые испытания, Учитель остался все таким же радушным и отзывчивым. Со стороны, кажется, невозможно было усмотреть какие-либо перемены в его жизни. Могло ли быть иначе?

Трудная работа должна выполняться последовательно

Я беседовал с Хуэем целый день, и он, как глупец, ни в чем мне не прекословил. Когда он ушел, подумал о нем и смог понять, что Хуэй далеко не глупец.

Будь глубоко правдив, люби учиться, стой насмерть, совершенствуя свой путь.

Ведь мудрость Конфуция в ее внешнем, зримом образе и была не чем иным, как прочным, хорошо отлаженным бытом, правильно устроенной жизнью, вместившей в себя вековой опыт предков. Она вся сходится в одном великом завете:

Он мог сознавать недостаточность своих усилий и стыдиться ее (что и делало его вечным учащимся), но он не знал мук нравственного самоопределения.

Он видел перед собой лишь ровный и прямой Путь. Внутренняя цельность его жизни заключалась как раз в том, что он в каждый момент мог «превозмогать себя» и, следовательно, сознавать себя обновленным, как будто заново родившимся.

Ничто так не высвечивает внутреннюю правду, как неуютность мира, окружающего нас.

Наверное, Конфуций и сам не смог бы сказать в точности, когда постиг он истину музыкальной настроенности жизни.

Но, вероятно, он верил, что истина эта не случайно открылась ему именно в шестьдесят лет — в пору завершения земных трудов человека.

И еще он знал, что эта правда привела его обратно в родной дом, как привела она его сердце к неведомому прежде, легкому и возвышенному покою.

Почему к легкому? Да хотя бы потому, что она освобождала от необходимости что-то выражать, доказывать, объяснять.

Культура воистину бессмертна, потому что она не зависит от субъективной воли и присутствует в обществе неизбежной тенью сокровенной матрицы человеческих деяний.

Возможно, тут и кроется разгадка того удивительного обстоятельства, что Конфуций совершенно не интересовался смертью и не имел никакого представления о конце времен.

Человек, по Конфуцию, может либо наполнить формы культуры своей творческой волей, и тогда он выполнит свое человеческое призвание, либо не усвоить культуру — и тогда он не состоится как человек.

Глава II «Мы умираем для мира, чтобы жить в нем»

Как и обещал Конфуций по возвращении в Лу, он много занимался с учениками.

Несмотря на всю свою теперь уже великую славу и известность, он остался всем тем же Учителем, легким, остроумным и ненавязчивым.

Если что и изменилось, так это отношение учеников. И дело было совсем не в славе Учителя и утешенном честолюбии.

Нет!

Просто они не могли не видеть, что, как это ни печально, но их Учителю оставалось не так много на этой земле и старались теперь запомнить буквально каждое его слово.

Каждый из них уже понимал, что каждое произнесенное Учителем слово очень скоро будет принадлежать Вечности. И когда один из них очень огрочился из-за того, что ему не дали обещанное при дворе место, все они услышали самую настоящую лекцию в стиле Конфуция, тонкую и по-отечески добрую.