Конгревова ракета

То есть не столько тоска по родине, сколько несчастья (смерть маленького ребенка, жестокое избиение) заставили Распутина сменить место жительства и, главное, взгляд на мир. Больше романтики, идеализма в его произведениях мы не найдем. Ни романтики грандиозных строек, ни идеализации деревенского быта, которого, кстати сказать, предостаточно было у ранних деревенщиков 50–60-х годов, группировавшихся вокруг журнала «Молодая гвардия».

Распутин – бесконечно печальный писатель. Он не прячет печаль за пейзажами и крестьянским ладом, как Василий Белов, за шутками и усмешкой, как Василий Шукшин, за сибирским колоритом, как Виктор Астафьев. Распутин говорит прямо, смотрит в упор, и в то же время художественно, языком литературы, но почти без литературности.

Не скажу обо всей деревенской прозе, но произведения Распутина конца шестидесятых – первой половины восьмидесятых в основе своей анархические. Анархические в толстовском духе. Они вопиют: оставьте человека в покое, не трогайте его, не спутывайте деньгами, так называемыми благами цивилизации, «долгами и обязанностями»… Распутинские герои вполне обходятся без сервантов и хрусталя, даже электричества; они умеют и хотят жить в стороне от большого мира. Но большой мир вторгается в их жизнь и разрушает ее.

Удивительно, что прозу Распутина не только издавали, но и пропагандировали; награждали автора за «Последний срок», «Живи и помни», «Прощание с Матерой»… Я умышленно не уточняю «издавали в советское время». Тут не очень-то важно, кто находится у власти, главное, что власть, государство принимало книги, в которых государство выступает как разрушающая сила.

Пиком этой своего рода проповеди явилось, по-моему, выступление Распутина на Первом съезде народных депутатов летом 1989 года. Большинство помнит из него лишь предложение выйти России из Союза (что Распутину до сих пор не могут простить истинные патриоты), но там есть очень многое о государстве с его «гнетом административно-промышленной машины», которое заканчивало существование в тот момент, и о государстве, которое тогда возникало – «нравственной разнузданности» и «террора среды»…

Немного позже Распутин стал восприниматься многими как некий православный сталинист, антисемит, ретроград. Но стоит даже бегло почитать его публицистику, интервью да и ту немногую прозу, что появлялась в девяностые и нулевые, чтобы увидеть, что с государством как с институтом у Распутина были очень сложные отношения.

Сегодня часто вспоминают его слова: «Государство и отечество – это не совсем одно и то же. Что государство? Это порядок, тот порядок, который существует сегодня. А отечество – это наша вся тысячелетняя Россия».

Распутин, конечно, понимал, что без государства России в хищном и жестоком мире не уцелеть. В документальном фильме «Река жизни» о скорбном путешествии литераторов по превратившейся в цепь водохранилищ Ангаре есть такой характерный момент.

Возле стены плотины Братской ГЭС критик Валентин Курбатов стыдит и призывает к покаянию одного из руководителей гидроэлектростанции. Его вдруг перебивает Распутин: «Валентин, если бы наша Россия была в этом мире только одна, тогда можно было бы миновать это все. Но когда пошла такая гонка, что уж тут было делать – приходится соглашаться с этим».

После смерти Распутина о нем было сказано много проникновенных слов. Проникновенных, но в основном дежурных. Подобное говорят о многих значительных покойниках. Скорбели, вспоминали о «нравственности», «духовности»… Среди них выделяется короткое, но очень точное слово пламенного государственника, певца индустриализации Александра Проханова:

Распутин поставил проблему русского народа, измученного государством, истерзанного. Государство строило себя для русского народа, защищая его от возможных напастей, войн, истребления. Но в то же время строило и за счет русского народа. А русский народ во время этого государственного строительства, которое происходило в стройках и чудовищных сражениях, израсходовал себя. Надорвался. И в этом огромная мировоззренческая драма Валентина Распутина. С одной стороны, он понимал, что без Советского государства русский народ бы погиб, с другой – видел, как под бременем этого мощного колосса русские чахли и расходовались. И этот русский фактор, как он был сформулирован Распутиным в недрах советского строя, остается актуальным и сейчас. И по-прежнему остается нерешенным. Решать его придется государственным мужам нового поколения и художникам следующей литературной генерации.

Валентин Распутин уходил без надежды на русский народ да и вообще на цивилизацию. «Народ отступился, – говорил он. – Если раньше он отступался, то ненадолго. Он брал себя в руки. А тут он не захотел уже. Он устал… Сейчас, мне кажется, обречен весь мир. Подошло время негодности этого мира».

Очень хочется, чтобы Распутин ошибся в своем приговоре. Нужно сопротивляться, лечиться. И распутинские книги – одно из главных лекарств.