Константин Райкин и Театр «Сатирикон»

Классическая драма была хороша для «Сатирикона» и по другой причине: в классическую эпоху в театре никогда жестко не разделяли поучение и развлечение, духовные высоты и массовую «зрелищность». Сложнейшие по образности и философскому содержанию трагедии Софокла предназначались для 5000 зрителей; Театр «Лебедь» в шекспировскую эпоху вмещал в себя 3000 человек. Мольер – любимый драматург К. А. Райкина – писал так, что в его драмах находили и изящный слог, приличный самому взыскательному аристократу, и фарсовые ситуации, которые порадуют конюха и кухарку этого аристократа. Мольер принципиально не хотел делать выбор в сторону аристократии и простонародья, руководясь, видимо, тем самым чувством «праздничности» театра, которая объединяет всех, кто находится перед сценой, формирует из них новые общности. Точно так же Лопе де Вега, рассуждая о своих драматургических предпочтениях, решительно отказывался писать только ради похвалы знатоков; он писал и намеревался и дальше писать для услады всей публики, собравшейся в театре: «Позолотить народные хочу я заблужденья».

Только в XX веке вместе с формированием культуры авангарда творцы стали презирать «зрелищность» и «развлекательность» театра как признаки коммерческого подхода, создающего искусство «на потребу», ради извлечения дохода. Авангард – своеобразная лаборатория при массовом течении искусства; ее цель – решать специальные профессиональные задачи (например, выработка новой актерской техники, опробование новой педагогической методики, нового типа драматургии и т. п.), для которых требование зрительского успеха вторично и не обязательно. Характерно то, что даже в самых знаменитых европейских театрах авангардного, лабораторного типа обычно предпочитали маленькие залы, рассчитывая на то, что в них соберется избранная публика, стремящаяся быть свидетелем новых профессиональных поисков и внутренне к ним подготовленная.

Константин Райкин изначально не склонен ориентироваться на избранную публику – не столько потому, что зал в 1000 мест невозможно заполнить, если исходить из намерения собрать только «избранных», «близких», «подготовленных». Главная причина в другом: Райкин верит во всесилие искусства в его самых сложных формах и самых трудных темах, как верили Софокл, Шекспир, Мольер, Лопе де Вега, Гольдони, Гоцци, Ростан. Он по сей день стремится (и мотивирует артистов) к тому, чтобы прямо во время спектакля привести публику к состоянию готовности к поэзии, сложным текстам и образам. Он не видит противоречия между зрительским успехом, духовной высотой материала и новшествами в постановочной технике: все это может существовать вместе – в одном и том же спектакле на Большой сцене в тысячном зале.

Константин Аркадьевич верит: публика поймет и примет сколь угодно сложные мысли и образы, если только вывести ее из состояния недоверия и нелюбви. Он называет это человеческое состояние старомодным словом «утлое» – то есть «дырявое, ветхое, некрепкое»; театр, по его словам, нужен для того, чтобы вывести зрителя из «утлого» жизненного состояния.

Приведу фрагмент из монолога К. А. Райкина перед микрофоном (из программы «Давай, артист!» версии 1994 года) с размышлением о воздействии театра; вот он обращается к зрителям:

«За вами сейчас очень интересно наблюдать. Вначале пришли настороженные, пришли «паек культуры» получать… причем в сухом виде. А сейчас лица стали дурашливые, забывшие о себе самих. С нами редко бывает такое, чтобы мы забыли, как выглядим. Для этого специально свет в зале гаснет. Для чего это сделано, не задумывались? Это вообще из театральных хитростей… Для того чтобы люди хотя бы на время забыли, что надо выпендриваться друг перед другом. Сидим в полумгле; смотрят не на нас, а на сцену; на сцене, на свету что-то происходит… и мы забываем, что надо что-то из себя строить. В этот момент на какое-то время на нас нисходит детское, открытое выражение. Это и есть наше лицо; на самом деле оно у нас такое, только мы про него ничего не знаем, потому что это момент для нас бессознательный. У нас вообще-то очень умные лица – на улице, на работе… У нас сейчас страна умных лиц. Глупого лица теперь днем с огнем не найдешь: одно лицо умней другого, причем намного… Такие серьезные мысли о судьбах страны на лице; у нас и воровать ухитряются с умными лицами, и жульничать, и бандитизмом заниматься. Обе руки в чужих карманах, а лицо умное: «Как же нам жить-то всем! Ох, непростые времена, непростые…» А придем в театр, отвлечемся от «ума», и сразу лицо такое детское, доверчивое, открытое – самое обаятельное выражение лица. Только то плохо, что это ненадолго: в конце зажжется свет и вы резко все поумнеете… Но сейчас умнеть еще не пора.