Константин Райкин и Театр «Сатирикон»

В итоге у Райкина вышел, вероятно, самый подробный по пластической партитуре театральный образ: не было ни одной секунды пребывания на сцене Тодеро, когда бы с ним не происходило что-нибудь удивительное. Его левая рука жила самостоятельной жизнью и имела характер столь же скверный, сколь и сам Тодеро. Кисть левой руки все время пряталась в рукаве, не желала сгибаться под естественным углом; а когда выглядывала наружу, становилась пауком, ползала по телу и душила Тодеро за шею; когда же он садился за стол, чтобы писать, кисть собиралась в костлявый кулак и была похожа на крышку незакрывающейся шкатулки, так что ее приходилось все время «захлопывать», резко прижимая к столу с каким-то нечеловеческим стуком. Палка, на которую он опирался, тоже имела свой характер – упрямый и вредный: она самостоятельно стояла, не падая, напоминая всем о страшном присутствии Тодеро, даже когда его рядом не было; иногда она настолько впивалась в пол, что ее невозможно было оторвать. Тодеро с помощью этой палки защищался от своей левой руки, когда та слишком опасно подступала к горлу.

Столетний Тодеро с его резкими, древесными морщинами и одним зубом, глумливо торчащим сверху, выглядел как колдун из сказок Гауфа. Что-то очаровывающее, страшное и одновременно трогательное было в его манере себя вести; рядом с ним, казалось, весь мир начинал жить по непонятным законам, так что окружающие все время боялись: чем-то обернется обступающая их тьма. Из тьмы звучала музыка, сочиненная Гией Канчели, тонко передававшая настроенческие переливы – от тревоги к зачарованности; в музыкальной теме Тодеро слышался гротескный марш хромого, демонического существа, раскачивающегося при ходьбе.

Тодеро все время таскал за собой на веревочке сундучок, ключи от которого были у него в кармане. Когда крышка сундучка открывалась, падали стенки, и оказывалось, что в нем причудливым образом была заключена модель дома Тодеро, освещенная золотым светом (уменьшенная копия декорации В. Алекси-Месхишвили): милая игрушка и предмет тирании столетнего старика. Всякое упоминание имени невестки Марколины – единственной его оппозиции в доме – сопровождалось совершенно детским ее передразниванием («ла-ла-ла»). Если в разговоре звучало что-нибудь, к чему Тодеро не был готов, эта новость вызывала у него настоящее потрясение до глубины души: остолбенение, удивление, смешанное с восторгом, – как это бывает у детей и стариков.

Странный мир, в котором жил Тодеро, не мог не очаровывать, как и гротескное соединение пылающей демонической души и немощного тела. Его душа побуждала совершать мелкие и крупные злодейства по отношению к домочадцам (это должно было вызывать негодование); но его немощное тело жило по законам поистине виртуозной эксцентрики, позволявшей выбраться из самых нелепых физических положений, и превращало почти любое бытовое действие в сценический трюк (это вызывало смех, восторг и симпатию, пересиливавшие негодование). В столь ярком гротескном образе Райкин нашел место и психологической игре. Он выстроил душевную жизнь Синьора Тодеро по правилам сквозного действия: от яростной конфликтности, заставляющей его жить мелкой, беспокойной жизнью и не любить себя, – к примирению с семьей, умиротворенному приятию жизни и спокойной смерти в финале.

Гольдони избрал для своей пьесы более, чем привычную сюжетную схему, стократно опробованную в классической комедии. Для девицы Занетты, внучки Тодеро, образовалась подходящая партия, чтобы выдать ее замуж, – молодой аристократ Менегетто. За него хлопочет энергичная вдова Фортуната. На стороне девицы ее мать и ее отец – сын Тодеро. Но Тодеро хочет выдать внучку замуж за Николетто – сына своего управляющего Дезидерио, чтобы приданое осталось в его доме и он по-прежнему всеми бы помыкал. Николетто влюблен в служанку Чечилию, но ему льстит возможность стать зятем своих хозяев, и этого же хочет его отец Дезидерио. Дело теперь за тем, чтобы переубедить Тодеро. В конце концов это удается, и в финале перед нами предстают две пары новобрачных: слуги и господа.

Если прочитать этот сюжет в бытовом плане, то получится вполне банальная история, чья моральная поучительность слишком прямолинейна («старые люди, не будьте такими, как Тодеро»; «главы семей, не будьте такими, как Пеллегрино», и т. д.). Но если понять его как повод для театрализации и углубления характеров, то перед нами будет вечный, повторяющийся жизненный сюжет, вновь и вновь возвращающий нас к экзистенциальным вопросам, на которые нет ответа. Роберт Стуруа сформулировал один из таких вопросов так: «Почему мы мучаем друг друга, почему обязательно должны подавлять волю ближнего, издеваться над ним? Что за черт сидит в нас?» Ответом на эти вопросы и стал воплощенный «черт», Синьор Тодеро.