Константиновский равелин

Первым, как и в прошлый раз, пришел Булаев. Во всей его огромной фигуре чувствовалась усталость перенапряжения, только глаза по-прежнему горели злой и несгибаемой решимостью, отчего казались еще выразительней. Он осторожно поставил в угол автомат, кажущийся игрушкой в его руках, и застыл, ожидая приказаний.

Евсеев удовлетворенно кивнул головой — «обожди». Почти тотчас же явились Остроглазов с Юрезанским. Грязные, закопченные, они казались только что вытащенными из завала, только поражали острые, не пропадающие складки на брюках главстаршины.

Евсеев пригласил всех жестом поближе, давая понять, что будет неофициальный, товарищеский разговор. И командиры секторов, чувствуя это, прижавшись плечами вплотную друг к другу, склонились над небольшим столом. Только Калинич сидел чуть в стороне, жадно и быстро докуривая цигарку. Евсеев посмотрел еще раз в бойницу, помрачнев, сказал:

— У них уже все готово! Сейчас — восемнадцать часов. До темноты осталось минимум три часа. Если мы продержимся… После всего, что мы здесь перенесли, надо продержаться! Возможно, им удастся ворваться во двор, но и тогда будем защищать каждый сектор отдельно. Я верю в наших людей. Они доказали, что судьба Родины им дороже всего!

Калинич встал и тоже подошел к столу. Все четверо подняли на него глаза, и комиссар почувствовал, что ждут его слов. Но что он мог сказать этим людям, которые давно уже поставили себя над смертью? Не было в человеческом лексиконе таких слов, которые добавили бы что-либо к тому, что уже было в их сердцах! Да и нужны ли в такую минуту слова вообще? А вот свое мнение он скажет! Мнение равного между равными. Оно, конечно, интересует здесь всех. Последний раз глубоко затянувшись, комиссар потушил папиросу.

— Там все готово, чтобы нас уничтожить! — Калинич кивнул за стену. — Но мы должны во что бы то ни стало держаться и удержаться! Приложите все свои знания, умение, сноровку, но сохраните себя и людей! А то ведь и так нас маловато осталось. Как, товарищи командиры?

— У меня — двадцать человек! — доложил Остроглазов.

— В северном секторе — двадцать пять!

— В восточном — пятнадцать!

— Итого — шестьдесят! — незаметно вздохнул Евсеев. — Не густо! Особенно если посмотреть за стены. Ну что ж, — он встал, и сразу встали остальные, — я вас пригласил, чтобы подтвердить, что все остается по-прежнему. Нам нельзя отсюда уходить. Сейчас на нас навалилась огромная сила (я имею в виду технику). Вместо переправы она топчется под этими стенами (Евсеев с силой стукнул кулаком по камням), и наши, на том берегу, успеют хорошо укрепиться! Когда вернетесь, напомните обо всем этом своим бойцам.

Где-то слабо щелкнула ракетница, Евсеев выглянул в амбразуру: желтый комочек, на секунду застыв в вершине траектории, плавно покатился вниз.

— Начинается! По местам! — слишком громко для комнаты скомандовал Евсеев, и все поняли, что командир взволнован больше обычного. — Я буду у Остроглазова. Ты, Иван Петрович, пойдешь к Булаеву. Все!

Уже когда последний человек покинул КП, грохнул страшный, ошеломляющий залп. И полевая артиллерия, и тяжелые пушки били с расстояния в несколько десятков метров прямой наводкой, и там, куда попадали снаряды, взлетали каскадом каменные брызги, словно снаряды падали в воду. В то же время «юнкерсы», образовав над равелином трехъярусную карусель, сыпали без передышки бомбы. И в это черное месиво (равелина уже не было видно из-за дыма, гари и пыли) методично, по заранее установленным прицелам, посылали мину за миной минометные роты.

В секторе Остроглазова с началом канонады все привычно бросились на пол. Но первые же разрывы показали, что этим теперь не спастись. От тяжелых снарядов рушились стены. Камни и осколки беспощадно уничтожали все живое. Сразу же несколько человек было убито. Застонали заваленные и раненые. Остальные, вдруг растерявшись, заметались в тесной клетушке, как в мышеловке.

— Сто-о-ой! Спокойно! — надрывая связки, старался перекричать грохот Евсеев. — Вниз! По одному! Живо!

Первым ринулся вниз Гусев и тотчас же вернулся с перекошенным от ужаса лицом:

— Вход! Вход в подвал завален!!

На мгновение все застыли, парализованные потерей последней возможности на спасение, и снова, словно где-то за переборками, раздался приглушенный взрывами голос Евсеева:

— Разобрать завал! Стать конвейером! Камни таскать сюда!

Опять мелькнула надежда. Срывая ногти, сбивая пальцы, стали разбирать тяжелые острые камни. Люди взмокли, тяжело хрипели, обливаясь потом, дышали, как загнанные лошади, а сверху несся грохот тяжелых снарядов и предсмертные стоны раненых.

Наконец в завале образовалось отверстие — такое маленькое, что в него с трудом мог пролезть один человек. Гусев кинулся к нему, с лихорадочной поспешностью стараясь протиснуть туловище, но на его плечо властно легла рука Зимского:

— Стой! Раньше — капитан третьего ранга!

Злобно ощерившись, как хорек, Гусев стал вытаскивать уже просунутые ноги.

— Отставить! — приказал Евсеев, чувствуя, что поступает неправильно, и в то же время не в силах поступить иначе. — Я сойду последним!