Константиновский равелин

Обрадованный Гусев не заставил повторять приказание и вскоре исчез в отверстии. Уже где-то внизу, в безопасности, он браво прокричал:

— Давай следующий!

Таких, кто мог самостоятельно спуститься в подвал, оказалось десять человек. Семеро было убито и завалено, трое, раненные, обезумевшие от боли, с ужасом смотрели, как их товарищи исчезают в темной дыре. Очутившись на краю гибели, истекая кровью, они на какой-то миг поверили помутившимся рассудком, что их оставляют на произвол судьбы. И действительно, в страшном грохоте, в пыли и дыму, среди торжества смерти и в поспешности, с которой каждый стремился очутиться внизу, нетрудно было забыть о тех, кто лежал с еще бьющимся сердцем там, наверху.

Наконец у отверстия осталось четыре человека: Евсеев, Остроглазов, Зимский и Колкин. И, несмотря на естественное желание поскорее уйти от всего этого кошмара, все четверо, словно бравируя этим, не торопились спуститься вниз. Эти секунды спокойствия, доставшиеся каждому страшным напряжением воли, позволили Евсееву вспомнить то, о чем забыли в суматохе.

— Раненых наверху не осталось?

Колкин с Зимским переглянулись, и не успел Евсеев что-либо приказать, как они вновь бросились в грохот и мрак, скользя и теряя равновесие на грудах мелких камней.

Прошла минута, может быть, больше. Евсеев и Остроглазов до слез всматривались в плотную стену дыма и пыли, где пропали оба матроса. Наконец из нее вынырнул Зимский с тяжелой ношей на руках. Лицо его, несмотря на копоть, было белее мела. Губы часто дрожали.

— А Колкин? — в один голос произнесли Евсеев и Остроглазов.

— Погиб… Он и двое раненых… Прямое попадание…

— Так! — заторопился Евсеев. — Эй, внизу! Принимай раненого!

И пока осторожно протаскивали в дыру раненого матроса, Зимский торопливо рассказывал:

— Одного мы сразу нашли. Затем Колкин нашел второго. Стащили их вместе и хотели уже идти. Вдруг — слышу стон в другом углу. Я туда, а тут как ахнет! Поворачиваюсь, а их аж разметало! Прямехонько снаряд угодил!

— Давайте! — перебил Евсеев, указывая на освободившееся отверстие.

Зимский с завидной легкостью спустился вниз. Подождав, пока он скроется, капитан 3 ранга кивнул на дыру Остроглазову. Небольшой худенький лейтенант юркнул в нее, словно мышь.

— Так! — сказал Евсеев и осмотрелся вокруг. В каких-нибудь десяти метрах наверху продолжали оглушительно рваться снаряды, перемалывая вывороченные камни. Со двора, приглушенный стенами, донесся грохот встряхивающих землю авиабомб. Все, что могло гореть, — горело, все, что могло быть раздроблено, — рассыпалось на куски, черный удушливый дым проникал во все щели — и все же равелин жил!

— Так! — повторил капитан 3 ранга и спустил ноги в отверстие. И только когда он очутился уже в безопасности, он понял, какой ценой ему дались эти несколько минут хладнокровия и распорядительности там, наверху. Сдерживая скулы от нервной зевоты, Евсеев медленно подошел к притихшим бойцам, сидевшим с мрачными лицами в самых разнообразных позах. Несколько человек молча посторонились, давая ему место. Евсеев сел, медленно два раза ударил ладонью об ладонь, словно стряхивая пыль, про себя посчитал бойцов (вместе с ним их было двенадцать человек), взглянул на толстый массивный подволок, с которого беспрестанными струйками тек от взрывов едкий белый песок.

— Не унимаются! — нарушил молчание Остроглазов, перехватив его взгляд.

Евсеев достал серебряный портсигар, туго набитый махоркой.

— Можно считать, что мы уже выиграли этот бой! Как только кончится, обстрел, все по своим местам! А пока — прошу!

Он щелкнул крышкой портсигара, и к нему потянулись черные от загара и копоти руки взять по щепотке драгоценного зелья. И когда в темном, затхлом подвале потянуло махорочным дымком, к людям вернулось прежнее спокойствие.

Наверху продолжали рваться теперь уже не страшные снаряды.

Последний снаряд этой сокрушающей канонады разорвался, когда в лощинах Северной и Инкермана уже колыхался густой темно-синий воздух сумерек. Очевидно, какой-либо зазевавшийся ефрейтор дернул с опозданием за спуск, рискуя навлечь на себя гнев батарейного начальства, и снаряд грохнул одиноко и сиротливо, на несколько секунд позже общего залпа.

И сразу после него легла плотная, первозданная тишина. Оставшиеся в живых защитники молниеносно заняли свои места, но немцы, считая, видимо, что бой выигран, отнесли развязку на утро.

В бойницы и расщелины бойцы видели, как поползли обратно, на понтоны, тяжелые пушки, как покинули свои позиции несколько танков, как, навьюченные минометами, оттянулись минометные роты — немцы совершенно открыто снимали свои силы из-под равелина. Оставшиеся несколько танков и орудий, а также до двух рот пехоты расположились недалеко от еще дымящихся развалин северо-восточной и восточной части, готовясь утром довершить успешно начатое дело.