Константиновский равелин

— Гад! Ух, га-ад!! — прошептал, цепенея, Демьянов, еще не веря в то, что произошло, и в тот же миг они яростно бросились навстречу друг другу.

Они сцепились и покатились по полу. Гусев безрезультатно махал камнем, целясь в голову противника, наконец ему удалось ударить Демьянова. В злобе он нанес еще несколько ударов и только после этого отшвырнул камень в сторону. Руки и губы Гусева тряслись в нервной дрожи, и он не мог от нее избавиться. Зловещая тишина и липкие от крови пальцы повергли его в ужас. Он бросился бежать от этого страшного места, падая и вновь вскакивая на ноги, и остановился только во дворе, наполненном свежестью южной ночи. Здесь он безвольно прислонился спиной к стене, запрокинув голову и закрыв глаза.

Он простоял несколько минут, не двигаясь и ничего не соображая. Когда же перед глазами запрыгали, словно в горячечном бреду, страшные видения, Гусев не выдержал и, застонав сквозь сжатые зубы, с трудом поднял веки. Взгляд его упал на руки, которые казались черными от крови. И тотчас же исчезли все чувства, кроме одного — скрыть следы! Скрыть следы и спасаться любой ценой, только бы остаться жить!

Воровски оглянувшись по сторонам, он стал быстро тереть испачканные пальцы землей, тереть зло и ожесточенно, не обращая внимания на боль, стараясь удалить чужую кровь чуть ли не вместе со своей кожей. Он тер пальцы и думал о том, что теперь уже ничего нельзя изменить, что если его и не убьют враги, то непременно расстреляют свои, и выход из этого положения может быть только один!

И ему вдруг стало жалко самого себя, так жалко, что к горлу подкатил комок. Все его прошлое и все будущее представлялось ему чем-то вроде темного и холодного погреба. На какую-то долю секунды в сознании мелькнула мысль: «А ведь мог бы быть таким, как все, даже как этот Зимский!», но тотчас же, всей душой чувствуя, что для этого у него не хватило бы ни силы, ни воли, он подумал с прежним злом: «А пропади они все пропадом! Идейные мальчики! Подлизы! Рисуются перед начальством, да и только!»

Но и это не успокоило. Всем своим существом он ощущал, что именно они и есть настоящие, честные и смелые люди, и это еще больше распаляло его и заставляло цедить бранные слова и против них и против всего человечества.

В конце концов, что бы там ни было, он — сам по себе! И он хочет жить, жить, жить!

И животный страх перед смертью, желание во что бы то ни стало сохранить свое тело, голову, мозг, чтобы видеть, чувствовать, дышать, заставили его решиться на самое гнусное, что только способен сделать человек: «Открыть немцам ворота!»

— Гу-усев! Гу-усе-ев, на ва-ахту! — донесся до него чей-то негромкий крик — его уже искали.

Он вздрогнул, будто уже наступил час расплаты, но все же сумел взять себя в руки и ответил глухо, себе под нос:

— Иду!

С трудом сделав первый шаг, он пошел через двор все увереннее и быстрее, влекомый тоненьким лучом надежды, который пробился сквозь сплошную завесу отчаяния и смерти.

Ни долга, ни чести, ни Родины не существовало для него. Он думал только о себе и собирался остаться жить только для себя!

В 24.00 Калинич пришел в кабинет Евсеева. Капитан 3 ранга сидел за столом, тяжело опершись головой на руку. Калинич сел напротив. Взглянув на него, Евсеев не спешил начать разговор. Он сменил позу и стал чертить пальцем на пыльном столе (пыль теперь оседала мгновенно) незамысловатые фигурки. Не нарушал молчания и Калинич. Заложил ногу на ногу — ждал. Сквозь окна в толстых стенках был слышен шум строительных работ готовящихся к переправе немцев.

— Слышишь? — наконец не выдержал Евсеев.

Калинич утвердительно кивнул. Он понимал состояние Евсеева, потому что то же самое переживал и сам…

Все это время после отправки раненых Евсеев провел в тяжелом раздумье. И как только он остался один, ему показалось, будто кто-то тихо и незаметно стал у него за спиной и твердо и настойчиво принялся расспрашивать:

— Что же будешь теперь делать, командир?

— Стоять! Стоять до последнего! — слишком поспешно, будто испугавшись, что сможет дать другой ответ, проговорил Евсеев.

— А зачем?

— Зачем?.. Как зачем? А приказ? Приказ! Приказ!!

— Но ведь немцы все равно начнут переправу, и тогда…

— Что тогда?

— Тогда оставаться в равелине будет бессмысленно! Больше того — бесполезно погибнут люди! А ты? Сможешь ли ты взять на себя эти жизни?

— Погоди! — не сдавался Евсеев. — Мы здесь все равны! Я сам первый могу лечь под пулями.

— Сам ложись, а людей спасай! Ты — командир. А приказ уже выполнен. Вы сделали все возможное и невозможное. Теперь вы пригодитесь там, на другом берегу!

— Ты думаешь? — прислушался Евсеев.

— Иного выхода нет!

— Но кто же ты?

— Я — ТВОЯ СОВЕСТЬ!»

— Совесть! — произнес Евсеев, вспоминая все свои думы.

— Что? — не понял Калинич.

— Я вот о чем думаю, комиссар! Не сегодня-завтра немцы начнут переправу, и мы здесь будем уже не нужны!

— Я тоже думал об этом! — сознался Калинич. — Но что ты предлагаешь?