Константиновский равелин

— Надо думать об отходе! — твердо сказал Евсеев. — Ты помнишь наш разговор, когда сломался передатчик? Тогда об этом не могло быть и речи! Но сейчас… Сейчас обстановка резко изменилась! Боезапаса осталось только на сутки, да и враг не станет больше ждать: у него все готово к переправе!

— Эх, все же жаль, что нет связи со штабом! — сокрушенно вздохнул Калинич.

— Да, жаль! — согласился Евсеев. — Но и штаб не решил бы иначе! Люди сделали все, что было в их силах! Оставаться здесь просто бессмысленно!

— Когда начнем? — согласился с доводами командира Калинич.

— Пожалуй, завтра ночью! Надо будет обсудить все с командирами секторов. Тебе, в свою очередь…

Евсеев не успел договорить: шум, крик и автоматная стрельба донеслись со двора равелина. Быстро взглянув друг другу в глаза, Евсеев и Калинич со всех ног бросились из кабинета. У ворот стояло плотное кольцо возбужденных людей. При виде начальства они расступились и открыли распростертое на земле тело матроса.

— Кто?! — жестко спросил Евсеев.

— Гусев! — отвечали ему из темноты. — Хотел открыть ворота! На измену пошел, да вовремя заметили!

— Так! — словно отрубил Евсеев, сверля всех колючим взглядом. — Изменника вышвырнуть за стены! Остальным — разойтись!

6. ПОГИБАЮ, НО НЕ СДАЮСЬ!

Сквозь настороженный мрак редеющей ночи, сквозь легкий туман инкерманских долин тихо и неуклонно поднимался спелый, цвета апельсина, солнечный шар. Первые его лучи скользнули мимо равелина, позолотив на западе взлетевших на добычу чаек. Легкий утренний ветерок пробежал над крышей, развернув полотнище полуобгоревшего военно-морского флага, поднятого на мачте равелина. С самого начала осады это полотнище ни ночью ни днем не убиралось с крыши и, пробитое во многих местах осколками и пулями, продолжало реять над грудой камней и горсткой храбрецов.

Наступило последнее утро обороны.

Ровно в 8.00 люди получили свою порцию сухарей, помазанных маслом, — воды не было уже второй день. Гитлеровцы не начинали атак и, казалось, совсем забыли о равелине. Зато на всем побережье шли последние приготовления к переправе. Отсюда, с крыши равелина, было видно, что немцы действуют совершенно открыто, с наглой уверенностью, что переправе никто не может помешать. К этому у них были основания: с восточной и южной стороны города бои шли уже на Малаховом кургане и у железнодорожной станции. В руках наших частей оставался совсем небольшой кусочек севастопольской земли.

И все же, несмотря на относительное затишье, в равелине вскоре оказался раненый. Один из бойцов неосторожно приподнялся над крышей, и пуля снайпера прошила ему правое предплечье. Бросились искать Ларису, и тут только обнаружили, что ее нигде нет…

Слух об этом дошел до Зимского не сразу, окольными путями, и он ему не поверил, хотя сердце его сжалось в комочек, замерло. Он отпросился у Остроглазова на несколько минут и, не чуя под собой ног, бросился в лазарет. Среди пустых, унылых коек и тошнотворного запаха лекарств ее действительно не было.

Алексей растерянно прошелся по пустой и гулкой комнате, все еще ожидая, что Лариса выйдет навстречу откуда-нибудь, куда она спряталась нарочно, чтобы испытать его терпение. Но зловещая тишина, нарушаемая лишь размеренным стрекотом круглых стенных часов, вдруг надвинулась на него, как надвигается железная громада локомотива, и ов едва устоял, опершись о стену рукой.

И все вокруг вдруг стало холодным и чужим. И если бы не стойкая горечь на губах первого и единственного ее поцелуя, он бы и впрямь поверил, что все это было сном…

Разбитый и безвольный, Алексей покинул лазарет и медленно поплелся по коридору. Он шел, низко опустив голову, смотря себе под ноги, и вдруг застыл: прямо перед ним, на цементном полу, лежал труп.

Секунду длилось оцепенение, а затем Алексей стремительно нагнулся над бездыханным телом и заглянул в лицо.

— Кто же это тебя так, браток? — тихо проговорил Зимский, с трудом узнавая Демьянова. — Как же это так?

Тихий стон заставил его вздрогнуть и быстро приложить ухо к груди убитого, но стон повторился, и Зимский понял, что ошибся — стон шел из зияющей чернотой дыры провала.

Оставив Демьянова, Алексей бросился вниз, скользя по осыпающимся камням. Скорее! Скорее, как только позволяет разрывающееся на части сердце! Этот стон принадлежал человеку самому дорогому, без которого нет жизни на земле!

Он не думал в этот миг о том, почему Лариса оказалась вдруг в страшной яме в столь бедственном положении. Все его мысли были заняты только одним: «Скорее! Отыскать! Спасти!»

Он нашел ее чуть ли не на самом дне провала, бесчувственную, но еще согретую тлеющим огоньком жизни, и, бережно взяв на руки, поспешил с драгоценной ношей наверх.

То, что он увидел, выбравшись наконец на свет, заставило его содрогнуться от жалости и злобы: прекрасные каштановые волосы Ларисы были густо пропитаны кровью. Наискосок на левом виске, от мочки уха до надбровной дуги, зияла запекшаяся черная рана.

— Лариса! — простонал Алексей, прижимаясь пылающей щекой к ее побледневшему лицу. — Родная моя…