Конституция свободы

Реакция против традиции строгого судебного контроля действий не только исполнительной, но и законодательной власти фактически началась еще до Первой мировой войны. В качестве вопроса практической политики она впервые обрела значимость в ходе президентской кампании сенатора Лафоллета в 1924 году, когда он сделал важной частью своей предвыборной платформы обуздание власти судов[601]. Главным образом благодаря этой традиции, заложенной сенатором, в США, более чем где-либо еще, прогрессисты стали главными сторонниками расширения дискреционных полномочий административных органов. К концу 1930-х годов эта особенность американских прогрессистов стала настолько заметной, что даже европейские социалисты, «впервые столкнувшись со спорами американских либералов и консерваторов по вопросам административного права и административного усмотрения», были склонны к тому, чтобы «предупредить их о неустранимых опасностях наращивания дискреционных полномочий и сказать им, что мы [то есть европейские социалисты] можем ручаться за правоту позиции американских консерваторов»[602]. Но они быстро успокоились, обнаружив, как сильно эта позиция прогрессистов облегчает постепенное и незаметное движение американской системы к социализму.

Предельной остроты этот конфликт достиг, разумеется, в эпоху Рузвельта, но почву для него подготовили интеллектуальные тенденции предыдущего десятилетия. В 1920-х и начале 1930-х годов появился поток литературы, направленной против принципа верховенства закона и оказавшей существенное влияние на последующее развитие событий. Здесь мы можем упомянуть только два характерных примера. Одним из самых активных врагов американской традиции «правления закона, а не людей» был Чарльз Дж. Хайнс, который не только объявил традиционный идеал иллюзией[603], но и всерьез призывал к тому, чтобы «американский народ строил систему правления на основе теории доверия людям, управляющим публичными делами»[604]. Чтобы осознать, что это полностью противоречит всей концепции, легшей в основу американской конституции, достаточно припомнить высказывание Томаса Джефферсона, что «свободное правление основано на ревности, а не на доверии, и именно ревность, а не доверие требует конституционных ограничений, чтобы связать тех, кому мы вынуждены вверить власть… соответственно, наша конституция установила границы, до которых, но не далее которых, может доходить наше доверие. Следовательно, в вопросах власти не будем больше слушать о доверии к человеку, но обуздаем его цепями конституции, чтобы не доводить до беды»[605].

Пожалуй, еще более типична для интеллектуальных тенденций того времени работа покойного судьи Джерома Франка под названием «Закон и современное сознание», имевшая при первой публикации в 1930 году успех, который современному читателю трудно понять. В ней автор яростно нападает на идеал определенности (certainty) закона, который он высмеивает как продукт «детской потребности в авторитетном отце»[606]. Эта работа, основанная на теории психоанализа, предложила именно такое оправдание презрения к традиционным идеалам, которого жаждало поколение, не желавшее соглашаться ни с какими ограничениями коллективных действий. Именно молодые люди, выросшие на подобного рода идеях, стали готовыми инструментами патерналистской политики Нового курса.