Контрреволюция

А. И. Пильц назначил две ревизии над братом – судебную и административную: обе признали его действия вполне законными, хотя и говорили о некотором преувеличении обычных норм судебных издержек. Брат возражал, что преувеличил их сознательно с целью заставить помещиков быть более аккуратными, так как крестьяне, не получая вовремя заработанных денег, принуждены бывали сбывать свои квитки за полцены местным лавочникам.

Все, что мы делали для крестьян, можно, конечно, подвести под рубрику частной благотворительности, большого общественного значения не имеющей, но, во всяком случае, то, что мы делали, наглядно сказалось в отношении к нашей семье крестьян после революции.

Моего брата Александра в конце 1917 года выбрали народным судьей. Моя мать вплоть до конца 1918 года имела полную возможность беспрепятственно проживать в нашей большой усадьбе, а когда она переехала на жительство в Смоленск, к ней явилась депутация местных крестьян с предложением вернуться, с тем чтобы вести счетоводные книги винокуренного завода и кожевенного завода.

* * *

В середине лета 1917 года в районе Смоленск – Рославль – Мстиславль революционные настроения в крестьянской среде еще не сказывались.

Среди крестьян ходили слухи о предстоящем разделе помещичьей земли, но они пока терпеливо ждали обещанного созыва Учредительного собрания, которое должно было разрешить этот вопрос. Потому никаких посягательств на нашу землю со стороны крестьян окружавших имение деревень не было. Вплоть до конца осени мы беспрепятственно собирали урожай, и крестьяне деревень Буда и Выдрица охотно шли косить наши луга, не мешая нам собирать сено в наши пуни.

Самовольные массовые порубки леса, захват всего кирпича на кирпичном заводе и небольших земельных участков начались в конце года. Тогда же представителями советской власти был описан скот, инвентарь и все наличное зерно в амбаре.

Когда я приехал в деревню в конце июня 1917 года, авторитет деятелей Февральской революции еще не был заглушен последующими событиями. О моем участии в этой революции в роли «первого коменданта революционного Петрограда» население знало из газет, а потому, приехав в деревню, я встретил там отношение, которым пользовался в столице лишь в первые дни марта.

Крестьяне ближайших деревень часто приходили ко мне с расспросами, а евреи соседнего местечка попросили меня даже выступить с докладом о революции в их синагоге.

Я согласился и выступил. Говорил об упразднении национальных ограничений, о предоставлении всем «свободы труда», которую нельзя понимать, как «свободу от труда», говорил об Учредительном собрании, которое разрешит все наболевшие вопросы русской жизни… Я сомневаюсь в том, что мое выступление вполне удовлетворило аудиторию: было оно расплывчатым, неопределенным, никаких конкретных указаний на то, чего можно ждать от революции, я не давал, да и не мог дать, так как сам в это время не рисовал себе ясно, куда мы идем.

Тем не менее внешний успех я имел, мне дружно аплодировали и горячо благодарили, можно было думать, что я продолжаю пользоваться тем авторитетом, который имел в качестве члена Государственной думы.

Несмотря на окружающее внешнее спокойствие, у нас всех в душе нарастала какая-то тревога за будущее. Мы невольно сознавали, что это спокойствие лишь временное, что если даже никаких исключительных событий не произойдет, то в жизни нашей семьи все же последуют большие перемены.

Внешне спокойный уклад жизни был нарушен появлением в нашем районе шайки разбойников.

Ограблена была соседняя помещица, священник ближайшего прихода, наконец, мельник принадлежавшей мне мельницы, находившейся в небольшом имении, незадолго перед тем купленном мною у немки, давно жившей в России, но с объявлением войны высланной в Сибирь.

Со станции Риго-Орловской железной дороги Стодолище ко мне приехал милиционер, сообщивший, что разбойники, по слухам, обосновались на хуторе некоего Павла Новикова, в 6–7 километрах от нашей усадьбы. Милиционер просил меня при его участии организовать отряд, с которым попытаться захватить и арестовать разбойников в логовище.

Я хорошо знал и указанный хутор, и самого Павла Новикова. Он был состоятельный крестьянин, одно время занимал даже должность волостного старшины в ближайшей волости Смоленской губернии.

Я немедленно организовал отряд. Кавалерию составили три казака, жившие в имении для наблюдения за австрийцами, работавшими на кожевенном заводе. Пехоту образовали десятка полтора крестьян и мастеровых нашей экипажной мастерской, вооруженных охотничьими ружьями, под начальством милиционера с большим парабеллумом.

Я принял командование всем отрядом и, подойдя к хутору, рассыпал пехоту в цепь, а казакам приказал проскакать на противоположную сторону хутора, с тем чтобы захватить разбойников с двух сторон.

На дороге к жилому дому я увидал самого Новикова и направился к нему. В этот момент мимо галопом проскакали казаки, а из соседнего леска показалась наша пехотная цепь. Новиков, остановившись, растерянно смотрел то на одних, то на других.