Контрреволюция

Среди дня я поехал в клуб Конституционно-демократической партии, кадетов, где рассчитывал найти Шингарева[131] и переговорить с ним о своевременности коллективного выступления на стороне Корнилова.

Шингарев не считал возможным открыто выступать против Временного правительства, в состав которого входили члены партии. Видно было, что он в душе сочувствует Корнилову, но до полного выяснения, на чьей стороне сила, предпочитает не вмешиваться в конфликт. Я понял, что вожаки наиболее сильной буржуазной партии не желают принимать непосредственного участия в деле, которое пахнет кровью.

Пассивность, проявленная Шингаревым, невольно отражалась и на моем личном настроении. Все же я поехал на конспиративную квартиру военной секции, где проживал Сидорин.

Там я встретил выжидательную позицию. Сидорин до появления на улицах города войск Крымова не предполагал проявлять активность. Он, очевидно, на легкий успех не надеялся, а для серьезной борьбы считал свои силы недостаточными.

Покушение с негодными средствами всегда представлялось мне самым бессмысленным делом, и к нему, конечно, сводилось бы несвоевременное выступление офицерских отрядов Сидорина. Я сам раньше указывал на неподготовленность нашей военной секции, но в данный момент считал, что весь смысл нашей конспиративной деятельности заключается в оказании помощи наступающему Крымову: ведь, поскольку его войска появятся на улицах города, наша помощь уж не так будет нужна, а заблаговременный подрыв порядка в Петрограде мог бы оказать существенную помощь.

Наша неспособность оказать эту помощь, рисующая всю бессмысленность деятельности пресловутого «Республиканского центра», собиравшегося сыграть решающую роль в организации власти в стране, меня глубоко огорчала.

Но винить было некого. Винить я должен был бы прежде всего самого себя.

В первые дни революции я пришел к заключению, что развитие революции можно остановить лишь потоками крови. Потом во мне возобладали искания мирных путей для сохранения того, что в моих глазах являлось ценным в старом укладе. И, когда мне предложили взять на себя руководство военной секцией контрреволюционной организации, я уклонился от этого.

Уклонился потому, что у меня не было веры в успех всего нашего предприятия, а готовность идти на борьбу, решительную кровавую борьбу, еще не созрела. На эту борьбу толкнуло меня, как и многих других людей моего класса, чувство самосохранения, возникшее во многих из нас, когда политическое положение в стране обострилось до крайней степени.

Потому не мне было обвинять и Шингарева, и Сидорина, и кого бы то ни было в бездействии и пассивности в решительную минуту.

Между тем на подступах к Петрограду наступление конного корпуса замедлилось, потом замерло на месте, хоть нигде не встречало решительного отпора.

Дело заключалось в том, что в этом столкновении гражданской войны с обеих сторон были применены своеобразные приемы «бактериологической войны». Мы пытались привить солдатам Петроградского гарнизона микроб нерешительности и нежелания драться. Керенский обратился за помощью в Совет рабочих и солдатских депутатов, и их агитаторы с большим успехом, чем мы, привили революционный микроб наступающим войскам. В их частях появились агитаторы, в том числе петроградский мулла, владевший наречиями полков «Дикой дивизии», и разложение корпуса Крымова наступило быстро. В казаках Крымова имелись контрреволюционные настроения, но в данный момент они еще не чувствовали угрозы их интересам, а призывы к продолжению войны их не могли увлечь. Охоты идти на братоубийственную войну у них не было, как и у солдат гарнизона столицы, а потому они сочувственно встречали мирные предложения петроградских агитаторов.

Крымов почувствовал, что войсковые части вышли из его рук, что они не будут беспрекословно выполнять его распоряжения, и счел вынужденным пойти на переговоры с Керенским, а затем и на полную капитуляцию. Он прибыл лично в Петроград и после разговора с Керенским, уже арестованный, но не обезоруженный, застрелился.

Крымов пользовался репутацией исключительно энергичного и дельного офицера Генерального штаба. Я знал его с давних пор. Мы одновременно проходили курс в Академии, он был на год старше меня по курсу, и там у нас почти никаких отношений не установилось.

Мы встретились вновь в Манчжурии во время Японской войны 1904–1905 годов. Вернувшись на фронт после ранения, я был назначен в штаб 1-й армии, расположенный в м. Херсу. Почти рядом находился и штаб 4-го Сибирского корпуса, в котором служил Крымов. Когда начались мирные переговоры и оперативная работа в штабах затихла, Крымов очень часто появлялся в нашем штабном собрании, импровизированном в китайской фанзе, и мы с ним тогда близко сошлись. Я даже скакал на его лошади на скачках, организованных в Херсу по случаю заключения мира.