Контрреволюция

Министр иностранных дел Терещенко[147] высказался за необходимость продолжения войны, обосновывая таковую политическими соображениями и теми выгодами, которые Россия сможет обрести при участии в военных действиях вплоть до окончательной победы над немцами.

На одном из последующих заседаний управляющий Военным министерством Верховский выступил по тому же вопросу, но с совершенно противоположными заключениями. Он очень обстоятельно мотивировал полную невозможность продолжения войны. Он указывал на то, что страна не в состоянии в течение предстоящего года продовольствовать семимиллионную армию на фронте, что заводы не могут обеспечить бесперебойное снабжение войск[148] необходимыми боевыми припасами, уж не говоря о том, что люди на фронте не хотят воевать больше.

Верховский приходил к выводу о необходимости заключения немедленного мира.

Как оказалось, он выступал по собственному почину, не предупредив остальных членов кабинета, и в результате получился своеобразный конфликт, обнаруживавший полную несогласованность в недрах самого Временного правительства. После долгих споров Керенский счел себя вынужденным расстаться с только что назначенным военным министром.

Выступление Верховского взволновало не только русских сторонников войны, но в еще большей степени иностранцев.

Когда союзники убедились в полной неспособности Временного правительства удержать боеспособность армии, они стали сочувственно приглядываться к позиции, которую занял по отношению к правительству Корнилов. Я думаю, что англичане при посредстве Аладьина были хорошо осведомлены обо всем, что делалось в Ставке, ожидали успеха Корниловского выступления и были очень огорчены его неудачей. Когда же Верховский с трибуны суррогата парламента открыто признал необходимость заключения немедленного мира, это вызвало в них негодование и большую тревогу.

Ко мне приехал английский полковник Нокс[149] и с возмущением стал говорить о речи члена правительства, идущей вразрез со всеми соглашениями и обязательствами России по отношению к союзникам.

Полковник Нокс в начале войны был английским военным атташе в России, первый год войны провел на фронте, потом продолжал свою агентурную работу в Петрограде. В конце 1917 года он вернулся в Англию, а в 1919 году оказался, уже в чине генерала, командующим английским экспедиционным отрядом в Сибири.

Меня с Ноксом связывали почти дружеские отношения. В течение свыше полугода он был прикомандирован к штабу гвардейского корпуса, в котором я служил сначала в должности офицера для поручений, а затем исправлял обязанности начальника штаба. Нам пришлось неоднократно совместно переживать острые моменты в боевой работе корпуса. Несколько раз приходилось бывать с ним рядом под огнем, и я привык смотреть на него как на товарища по оружию. Мне казалось, что он всегда с горячим интересом и искренним сочувствием разделял наши радости и горести, а потому я видел в нем друга России и относился к нему с полным доверием. По-видимому, и он относился ко мне очень хорошо: он это отметил в своих воспоминаниях, в которых очень лестно отзывается обо мне и о моей работе в штабе корпуса.

Описываемая мною встреча с Ноксом была нашей последней встречей, и весь наш разговор в этот день, а затем роль Нокса в Гражданской войне в Сибири ясно указали мне, как условно надо понимать кажущуюся доброжелательность к нам со стороны иностранцев. Нокс, как и целый ряд других «друзей России», относился к ней действительно дружески, лишь поскольку она послушно обслуживала интересы Англии.

Но в начале нашей беседы, когда он начал жаловаться и возмущаться речью Верховского, мне трудно было возразить ему что-либо.

С одной стороны, я видел настроения, царившие в широких массах населения, я знал о потере дисциплины в армии и в связи с этим о полной утрате ею боеспособности и не мог не сознавать необходимости скорейшего заключения мира.

Но, с другой стороны, во мне еще держались своего рода рыцарские представления о союзнических обязательствах, и мне было тяжело признаваться в том, что мы не в силах их выполнить.

Я возразил Ноксу, что Верховский сказал, собственно говоря, лишь то, что известно самому Ноксу, что армия действительно стала небоеспособной, что продовольствование ее сталкивается с непреодолимыми затруднениями, что примерно в том же положении находится и снабжение ее боевыми припасами. Напомнил ему и то, что англичане в свое время приветствовали революцию и теперь должны были бы мириться со всеми ее последствиями.

«Состояние вашей армии мне действительно хорошо известно, – возразил мне Нокс, – я не жду от нее энергичных активных действий. Однако наличие ее на фронте удерживает на Восточном фронте до ста немецких дивизий. В случае заключения вами сепаратного мира вся эта масса войск может быть брошена на Западный фронт, и я считаю, что союзные договоры обязывают Временное правительство напрячь все усилия к тому, чтобы не допустить этой переброски сил, а потому оно не вправе поднимать вопрос о немедленном мире».