Контрреволюция

Средствами на пропаганду завладели Совет государственного объединения и Шульгин, они взялись за издание газет. На мою долю осталась устная пропаганда как в иностранных частях, так и в населении. Развить и ту и другую за недостатком средств было трудно.

Связь с общественными организациями я поддерживал, лично посещая их собрания и ведя частные беседы с их членами.

Между прочим, пришлось мне делать доклад в бюро Совета государственного объединения России об организации противобольшевистского фронта в Белоруссии, которую затеяли некоторые могилевские и минские общественные деятели. Они побывали у Деникина, встретили у него одобрение назначению во главе фронта генерала Гальфтера[209], бывшего доблестного командира лейб-гвардии Московского полка, но затруднения заключались в реализации средств на это дело. На первоначальные расходы нужно было свыше миллиона рублей, которые можно было выручить при продаже 150 тонн муки, находившейся в распоряжении этих общественных деятелей. Трудность заключалась в доставке этой муки к месту продажи. СГОР никакой помощи в этом отношении оказать не мог.

Отношение англичан к оккупации России было несколько иным. Они помышляли лишь об оккупировании тех районов, из которых могли извлечь крупную материальную выгоду. Они заняли несколькими тысячами человек нефтеносный район Баку, но вступать в серьезные столкновения с большевиками отнюдь не хотели. Но так как им важно было обеспечить свое спокойное пребывание в Азербайджане, они разрешали этот вопрос материальной поддержкой Добровольческой армии.

Вся атмосфера в Одессе не предвещала ничего хорошего. К тому же после неудачи под Херсоном начались разговоры об очищении Одессы французами. Воспользовавшись предложением доставить доклад Деникину о положении в Одессе, я решил ехать в конечный пункт моих устремлений, в Екатеринодар, на место организованной борьбы с большевиками, с тем чтобы там принять непосредственное участие в этой борьбе.

Глава 14 Добровольческая армия

Пароход, на котором я собирался ехать из Одессы в Новороссийск, был переполнен до отказу.

Французы очищали Одессу, к городу приближались какие-то войсковые части, хорошенько не было даже известно, какие это части: не то петлюровцы, не то большевики. Во всяком случае, приближение их пугало людей, прибежавших за белым хлебом и спокойной обывательской жизнью на Украину. Теперь они бежали дальше, где, по слухам, был белый хлеб и где якобы налаживалась привычная им спокойная жизнь.

Первое впечатление на борту парохода, когда он еще стоял у пристани, как будто не обещало этого спокойствия.

У трапа толпились пассажиры. Там послышалась какая-то перебранка, и неожиданно загремел выстрел. Люди бросились в стороны, как-то сразу образовался круг, посредине которого стоял офицер с бледным лицом и растерянно бегающим взором, с полосатой повязкой на рукаве и с винтовкой в руках. Перед ним лежал труп молодого человека.

Я еще не встречал диких проявлений гражданской войны в стане белых. Тут я впервые столкнулся с кровавой расправой, не оправдываемой ни борьбой за убеждения, ни личной опасностью. Это был какой-то дикий бессмысленный произвол, явление нервности, граничащей с сумасшествием, человеческая жизнь ставилась ни во что, человека убили, и даже нельзя было понять, во имя чего. Я так и не мог добиться хорошенько, в чем было дело. Офицер, исполнявший на борту парохода полицейские обязанности, отдал какое-то распоряжение, человек не подчинился, грубо ответил, суд и расправа длились несколько секунд.

На борту появилась французская полиция, труп унесли, офицера арестовали, и дальше об этом эпизоде речи не было.

Все были полны личными заботами, всех волновало то, что пароход почему-то задерживается, не отходит, и, когда он наконец тронулся, все как-то повеселели.

Переезд, с остановками в Ялте и Феодосии, длился суток трое, и на четвертый день мы прибыли в Новороссийск.

В Киеве, особенно первое время, чувствовалось стремление наладить нормальную жизнь.

В Одессе было просто скопище беженцев, искавших путей – куда бежать.

В Новороссийске царила военная атмосфера. В городе всем заправлял строгий комендант, каравший как военных, так и штатских строгим арестом за малейшее нарушение порядка. Это было стеснительно, но порядок был, и о кровавых расправах случайных блюстителей порядка слышно не было.

В Екатеринодаре я окунулся в совершенно новую обстановку и столкнулся с новыми для меня настроениями.

Я встретил много знакомых и даже близких мне людей, но их отношение к текущим событиям, к окружающим людям, наконец, ко мне лично стало совершенно непохоже на прежнее.

Екатеринодар напоминал тыловой военный лагерь. В нем царила дисциплина, но дисциплина нового порядка.