Корабль-призрак

Вообразите весь ужас, его охвативший, когда он, нечаянно-негаданно для себя, узрел у могилы не кровожадного волка, а собственную жену в белой ночной рубахе! Мачеха стояла на четвереньках, зубами отрывала от тела сестры большие куски и пожирала их так, как мог бы пожирать волк. Она до того увлеклась, что не замечала нашего приближения.

Отец выронил ружье, его волосы встали дыбом, как и мои; он тяжело дышал, а потом и вовсе словно лишился чувств. Я схватил ружье и сунул ему в руки. Внезапно он пришел в себя и, охваченный гневом, выстрелил в упор. С громким визгом тварь, которую он пригрел на своей груди, пала наземь.

«Боже милостивый!» – произнес отец, без сил опускаясь на землю, и потерял сознание.

Я сидел возле него до тех пор, пока он не очнулся.

«Где я? – спросил он. – Что стряслось? О, я вспомнил, вспомнил… Боже, спаси и сохрани!»

Он встал. Вместе мы подошли к могиле и обнаружили на краю ямы рядом с телом моей сестры вовсе не тело мачехи, как ожидали увидеть, а тушу большого волка!

«Белый волк! – вскричал отец, вне себя от горя и потрясения. – Тот самый, что заманил меня в лес! О, я понял, на нас ополчились лесные духи Гарца!»

Некоторое время отец в молчании размышлял, потом осторожно поднял тело моей сестры, снова уложил ее в могилу и набросал сверху камней. Далее он наступил сапогом на голову мертвого волка (наверное, правильнее говорить – волчицы) и вдруг стал бесноваться, точно обезумел. Затем вернулся в дом, захлопнул дверь и бросился ничком на кровать. Я тоже забился в постель, пребывая в полнейшем изумлении.

Рано поутру нас обоих разбудил громкий стук в дверь. Не успели мы подняться, как в дом ворвался охотник Вильфред.

«Моя дочь! – возопил он. – Где моя дочь! Отвечай!»

«Ты хотел спросить, где это чудовище, эта мерзкая тварь? – ответил отец, столь же взбудораженный, как и Вильфред. – Так вот, она там, где ей и положено быть, в аду! Уходи, не то я и тебя пристрелю!»

«Ха! – Охотник ничуть не устрашился. – Ты не причинишь вреда духу гор Гарца! Жалкий смертный, ты женился на волчице!»

«Прочь, демон, я не признаю твоей власти надо мною!»

«Еще как признаешь! Вспомни свою клятву, вспомни, что ты обещал не поднимать руки на жену!»

«Эта клятва не считается, ты взял ее с меня обманом!»

«Считается, считается, и ты ее нарушил. Теперь духи будут тебе мстить. Твоих детей растерзают стервятники, а…»

«Прочь, демон!»

«…их бесприютные кости останутся белеть в глуши, ха-ха!»

Отец, вне себя от бешенства, схватил топор и занес его над головой Вильфреда.

«Вот тебе мое проклятие!» – закончил охотник глумливо.

Отец ударил, но топор прошел сквозь тело охотника, будто оно было бесплотным. Отец не устоял на ногах и повалился на пол.

«Смертный, – произнес Вильфред, подступая к моему отцу, – мы обладаем властью над теми, кому доводилось убивать. Ты был повинен в двойном убийстве, а ныне все усугубил, нарушив брачный обет. Двое твоих детей мертвы, и третьему суждено погибнуть, ибо клятву твою услышали и запомнили. Ступай! Было бы милосердно убить тебя, но ты будешь жить!»

С этими словами охотник исчез, словно растворившись в воздухе. Отец встал, ласково прижал меня к себе, а потом опустился на колени и начал молиться.

На следующее утро мы с ним навсегда покинули тот дом. Он направился в Голландию, куда и добрался благополучно. У него имелись при себе кое-какие средства, но мы не провели в Амстердаме и нескольких дней, когда отца сразила мозговая горячка и он умер в полном безумии. Меня отдали в приют, а позднее отправили служить на флот. Вот моя история, Филип. Уж не знаю, суждено ли мне и вправду заплатить жизнью за клятву, нарушенную отцом… Честно сказать, сам я уверен, что рано или поздно заплатить придется.

На двадцать второй день плавания показался высокий южный берег Суматры, и, поскольку никакие корабли не попадались, было решено плыть дальше через проливы, в направлении Пулау-Пинанга, куда моряки рассчитывали прибыть при благоприятном ветре через семь или восемь дней.

От долгого пребывания на солнце Филип и Кранц сделались до того смуглыми, что в магометанских нарядах, с длинными бородами могли теперь легко сойти за местных. Днем они не прятались от палящих лучей, а ночами спали, не опасаясь простыть от сырости и прохлады.

Кранц, изложив Филипу свою печальную историю, несколько суток помалкивал и вообще как-то погрустнел. Привычная для него бодрость духа куда-то запропастилась, и Филип даже начал беспокоиться за друга.

Когда корабль достиг проливов и Филип принялся рассуждать о том, что перво-наперво нужно будет сделать в Гоа, Кранц неожиданно перебил:

– Знаете, Филип, вот уже несколько дней мне кажется, что я не увижу этого города.

– Да вы все-таки заболели, Кранц?

– Нет, я здоров душою и телом. Я старался избавиться от дурного предчувствия, но у меня ничего не вышло. Некий голос внутри непрестанно твердит, что нам недолго осталось быть вместе. Пообещайте мне кое-что, Филип. У меня есть золото, которое вам наверняка пригодится. Возьмите его и располагайте как своим собственным.

– Что за ерунда, Кранц?