Корабль-призрак

«Ты была права, Амина, – думалось ему, пока он разглядывал мерцание звезд над головой. – Ты была права, когда говорила, что наши судьбы предначертаны и порою их возможно прочитать. Мне, увы, предназначено разлучаться со всеми, кто дорог мне на этом свете, и умереть в одиночестве, лишенному друзей. Так приходи, смерть, если настал мой черед! С каким облегчением я тебя встречу! Каким счастьем будет очутиться там, где отдыхают истощившиеся в силах![89] Мне надо исполнить свое предназначение, и по милости Господней я скоро с этим справлюсь, но молю, Небеса, не подвергайте более мою жизнь столь горьким испытаниям!»

Филип снова разрыдался, ведь Кранц был ему верным другом, не раз доказывавшим свою искренность и мужество с тех самых пор, как они впервые встретились на борту голландской флотилии, пытавшейся миновать мыс Доброй Надежды.

Семь дней тягостных раздумий и тщетных попыток высмотреть попутный корабль закончились прибытием в Пулау-Пинанг, где Филип и отыскал судно, идущее в Гоа. Он подвел пероку к борту брига под португальским флагом. На судне было всего двое португальцев, а остальную часть команды составляли туземцы. Филип представился англичанином на португальской службе, сказал, что потерпел кораблекрушение, и предложил заплатить за свой проезд. Его охотно приняли. И спустя несколько дней судно вышло из порта.

Плавание протекало без происшествий, и через шесть недель судно подошло к Гоа, а на следующее утро двинулось вверх по реке. Португальский капитан подсказал Филипу, где можно найти жилье, и, поскольку Вандердекена выдали за члена команды, никаких трудностей с выходом в город не возникло.

Разместившись там, где ему посоветовали, Филип справился у хозяина насчет Амины: дескать, красивая молодая женщина должна была приплыть сюда несколько недель назад. Хозяин такой не припомнил.

– Сеньор, на завтра назначено аутодафе, – прибавил хозяин, – и пока оно не пройдет, вы все равно ничего не выясните. Потом я помогу вам в ваших поисках. Погуляйте по городу, а завтра я проведу вас туда, откуда вы сможете полюбоваться красочным шествием, после чего мы вместе поищем эту даму.

Филип отправился на прогулку, приобрел новый костюм, остриг бороду и принялся бродить по городу, заглядывая в каждое окно в надежде увидеть Амину. На углу одной из улиц ему показалось, что он видит отца Матиаша, и Вандердекен бросился было вдогонку, но прохожий лишь глубже натянул на голову капюшон и не откликнулся, когда Филип позвал его по имени.

«Обознался, – подумал Филип, – а я-то был уверен, что это он». Что ж, голландец не ошибся: это действительно был отец Матиаш, который таким вот образом успешно отделался от него.

Утомленный прогулкой, Вандердекен вернулся в свое новое пристанище под самый вечер. Кроме него, в доме обнаружилось множество постояльцев. Люди стекались в Гоа, чтобы увидеть аутодафе, и все обсуждали предстоящую церемонию.

«Я увижу завтра это пышное шествие, – сказал себе Филип, укладываясь в постель. – Оно наверняка отвлечет меня на какое-то время, и слава богу, не то мои мысли и страхи сведут меня с ума. Амина, милая Амина, пусть ангелы хранят твой покой!»

Глава 40

Пускай завтрашний день должен был положить конец всем надеждам и страхам Амины, ее недолгому счастью, испытаниям и мукам, она заснула и спала крепко, пока ее сон не прервали скрежет ключа в замке и появление старшего тюремщика с факелом. Амина спросонья вскинулась. Ей снился муж, снились былые радости… Она тряхнула головой, возвращаясь к унылой яви.

Тюремщик принес балахон, который ей полагалось надеть, зажег фонарь и удалился. Балахон из черной саржи пестрел белыми полосами. Амина его надела и снова прилегла, тщетно пытаясь вернуть то ощущение счастья, которое испытывала во сне.

Минуло два часа, снова пришел тюремщик и позвал ее за собой.

Быть может, одним из наиболее отвратительных установлений инквизиции был обычай отводить заключенных, признали они свою вину или нет, обратно в темницу и оставлять их в неведении относительно вынесенного приговора. Даже в утро казни узники не знали, что их ждет.

Амину вывели в просторную залу, куда другие тюремщики продолжали сгонять ее товарищей по несчастью.

В этом обширном, тускло освещенном пространстве собрались почти две сотни мужчин, которые держались за стены, чтобы не упасть. Все в одинаковых черно-белых нарядах, они почти не шевелились, и, когда бы не движения глаз, неотрывно следивших за тюремщиками, что расхаживали туда и сюда, можно было бы счесть всех этих людей окаменевшими. Они изнывали от мук ожидания, каковые – это всем известно – тягостнее самой смерти.

Какое-то время спустя каждому выдали по свече длиной около пяти футов, потом одним велели надеть через головы санбенито, а другим – самарии[90]. Те, кому достались эти одеяния с изображениями языков пламени, могли заранее считаться живыми мертвецами, и было жутко наблюдать за тем, как людей по одному вызывают вперед и они, все в холодном поту от страха, ждут решения своей участи. Всюду, куда ни посмотри, царили смятение и ужас.