Корабль-призрак

Целых два часа эта процессия тянулась из квартала в квартал, сворачивая на каждую мало-мальски широкую улицу, прежде чем достигла собора, у которого должно было разворачиваться дальнейшее действие. Босоногие грешники валились с ног, изранив ступни о камни, и ступени собора окрасились кровью.

Главный соборный алтарь затянули черным сукном. Горели тысячи свечей. С одного бока установили трон великого инквизитора, с другого – поставили помост для вице-короля Гоа и его свиты. В проходе посередине расставили лавки для осужденных и их крестных, прочие же участники шествия растеклись по боковым приделам и смешались с зеваками. Осужденных подвели к лавкам. Наименее виновные сели впереди, ближе всего к алтарю, а тех, кого приговорили к смерти, усадили дальше всех.

Амина, тоже сбившая ноги в кровь, упала на лавку и беззвучно взмолилась о том, чтобы поскорее расстаться с этим христианским миром. Она не жалела себя и не страшилась костра. Нет, она тосковала по Филипу и желала всей душой, чтобы он оказался как можно дальше от этих безжалостных людей. Да, она умрет первой, но они с мужем непременно встретятся на Небесах.

Изнуренная долгим заключением в темнице, истомившаяся от беспокойства за Филипа, утомленная этой мучительной прогулкой по городу под палящим солнцем, она больше не выглядела столь же неотразимо прекрасной, как раньше. Однако в ее изможденном облике, в этих запавших, но узнаваемых чертах было что-то особенно трогательное.

На нее глазели со всех сторон. Она же почти не поднимала головы и шагала, едва ли не зажмурившись, но порой вскидывала подбородок, и тогда можно было разглядеть блеск ее глаз, выдававший несломленную гордость. Зеваки отшатывались и дивились вслух. Кое-кто даже осмеливался сожалеть, что такую молодую и красивую женщину приговорили к ужасной казни.

На лавке Амина просидела недолго: от усталости и потрясения она попросту лишилась чувств. Неужели никто не устремился к ней на помощь? Не попытался поднять ее и предложить хоть какое-то утешение? Увы, нет…

Пожалуй, сотни людей с радостью поступили бы так, но не смели. Амина была отверженной, церковь ее отлучила, и если бы кто-то, движимый состраданием к ближнему, отважился ее поднять, он вызвал бы всеобщее подозрение и ему, скорее всего, пришлось бы потом долго оправдываться перед святой инквизицией.

Чуть погодя двое служителей подошли к Амине и усадили ее обратно на лавку. Она успела прийти в себя и потому могла сидеть самостоятельно.

Доминиканский монах прочел проповедь, живописуя отеческую заботу и милосердие инквизиции по отношению к грешникам. Он уподобил инквизицию Ноеву ковчегу, на который взошли животные перед Всемирным потопом. Из слов монаха явствовало, что инквизиция лучше ковчега. Ведь животные сходили с него не более совершенными, чем были прежде, тогда как люди, очутившиеся на попечении инквизиции, из жестокосердных волков становятся кроткими агнцами.

Затем на помост вступил публичный обвинитель и стал зачитывать список преступлений осужденных и перечислять наказания, коим предстояло подвергнуться этим людям. Каждого осужденного, когда оглашался его приговор, выводили вперед, и он внимал с горящей свечою в руках.

Когда зачитали приговоры всех, кто был осужден, но избавлен от смерти, великий инквизитор облекся в священнические ризы и, сопровождаемый другими пастырями, снял с этих людей анафему (считалось, что все осужденные отлучаются от церкви) и побрызгал на них святой водой.

По завершении этой части церемонии вперед стали выводить осужденных на костер и выносить фигуры тех, кто умер в заточении или под пытками. Оглашение любого преступления завершалось такими словами: «Святая инквизиция нашла невозможным вследствие тяжести совершенных прегрешений и упорствования в грехах даровать свое прощение. С великим прискорбием она вынуждена передать сего грешника мирскому правосудию, дабы его судили по установленным законам, но призывает власти проявить снисхождение и милосердие к жестокосердным грешникам. Если же тем суждено умереть, то пусть их смерть обойдется без пролития крови». Это условие о недопущении кровопролития казалось издевательской насмешкой, ведь ради его выполнения несчастным предстояло умереть мучительной смертью на костре.

Амину последней подвели к возвышению возле одной из громадных колонн в главном проходе, неподалеку от трона, на котором восседал великий инквизитор.

– Ты, Амина Вандердекен… – начал обвинитель.

В этот миг среди толпы возникла суматоха, послышались крики и ругательства. Служители воздели над головой жезлы, призывая к тишине, но суматоха продолжалась.

– Ты, Амина Вандердекен, обвиняешься в…

Толпа вдруг раздалась, из-за спин выскочил молодой мужчина, рванулся к Амине и стиснул ее в объятиях.

– Филип!.. – вскричала Амина. – Филип! – И она пала мужу на грудь.

Филип подхватил ее, колпак с языками пламени свалился с темноволосой головы на мраморный пол храма.