Корабль-призрак

– Мерзкий негодяй! Предчувствие говорит мне, что ваше злобное пророчество не сбудется. Ступайте прочь, не то убедитесь, что рука моя по-прежнему тверда, пусть я и ослаб головою.

Шрифтен нахмурился, но отошел. Похоже, он побаивался Филипа, хотя этот страх, конечно, уступал ненависти, которую он питал к Вандердекену.

На борту лоцман сразу же принялся будоражить команду и настраивать матросов против Филипа, объявил того Ионой[93], одно появление которого якобы сулит гибель судну, и утверждал, что Филип имеет некое отношение к «Летучему голландцу».

Очень скоро матросы начали избегать Филипа, и тому пришлось вступить в борьбу. Теперь уже он стал уверять, что Шрифтен – сущий демон, исчадие ада.

Наружность лоцмана говорила против него, тогда как облик Филипа, наоборот, был приятен взору, и люди на борту корабля оставались в растерянности, не зная, кому из этих двоих верить. Команда разделилась: одни поддерживали Филипа, другие были за Шрифтена, капитан же и многие другие посматривали косо на обоих и не могли дождаться, когда сомнительная парочка сойдет на сушу.

Как уже говорилось, капитан отличался суеверностью и пристрастием к бутылке. По утрам он еще бывал трезв и часто молился, но днем, напившись, поносил тех самых святых, к чьему покровительству взывал несколькими часами ранее.

– Да убережет нас святой Антониу от искушений и соблазнов! – воскликнул он поутру, после разговора с пассажирами о корабле-призраке. – Да упасут нас от беды все святые! – Из почтения он снял шляпу и перекрестился. – О, поскорее бы мне отделаться от этой назойливой парочки. Обещаю поставить сотню восковых свечей по три унции каждая в храме Богоматери по благополучном возвращении к Беленской башне![94]

К вечеру он стал изъясняться иначе:

– Если этот треклятый святой Антониу нам не поможет, пусть отправляется в преисподнюю, чтоб он провалился заодно со своими свиньями![95] Бдил бы он, как положено, все было бы в порядке, но ведь он трус, которому нет никакого дела до других, и он не пособит тем, кто обращается к нему за подмогой. Карамба! Это я тебе, – прорычал капитан, тыча пальцем в образок святого, – тебе, бесполезный святоша, от которого нет никакого проку! Лучше бы папа признал святым[96] кого другого, если уж на то пошло. Прежние святые хоть на что-то годились, а нынче я не потрачу и гроша на все святцы, слышишь, ты, лентяй и задавака?!

И капитан погрозил святому Антонию кулаком.

С рассветом корабль достиг уже южного побережья Африки и шел вдоль него. Приблизительно сотня миль отделяла его от Лагульяша[97]. Утро выдалось погожим, по воде бежала легкая рябь, задувал ровный попутный ветер, и парусник делал около четырех миль в час.

– Да воздастся сполна всем святым! – проговорил капитан, появившись на палубе. – Еще один хороший денек для нас… Да, пусть воздастся всем святым, а в особенности нашему достойному покровителю святому Антониу, который, не спуская глаз, следит за моим кораблем. Что ж, сеньоры, погода благоприятствует завтраку, а после еды можно будет раскурить сигары.

Но вскоре все изменилось: с востока надвинулись тучи, причем подступали они, на глаз бывалого моряка, неестественно быстро и постепенно затянули собою небосвод; солнце скрылось, вокруг расстилался теперь густой полумрак, ветер стих, и рябь на воде исчезла. Было не то чтобы темно, однако в воздухе висела красноватая дымка, отчего казалось, будто весь мир грозит воспламениться.

Первым среди пассажиров эти сумерки заметил Филип, который поторопился выйти на палубу. За ним последовали капитан и остальные пассажиры, не перестававшие удивляться вслух.

– Матерь Божья! – воскликнул капитан. – Это еще что за невидаль? Святой Антониу, помилуй и спаси. Жуть-то какая, сеньоры!

– Там! Там! – закричали матросы, показывая поперек курса корабля.

Все взгляды устремились в ту сторону, всем хотелось понять причину переполоха. Филип, капитан и Шрифтен стояли рядом, и всем троим предстало – не далее чем в двух кабельтовых – жуткое видение: из воды медленно вырастали мачты и паруса другого корабля.

Вот уже весь он поднялся на поверхность, восстал во всей своей ужасной красе и начал неотвратимо приближаться, увеличиваясь в размерах. Стали видны нижние паруса, корпус и орудийные порты, из которых торчали жерла пушек. Чудовищный корабль надвинулся и замер неподалеку.

– Матерь Божья! – повторил капитан, едва шевеля губами. – Я видал, как корабли тонули, но подобного мне видеть не доводилось. Клянусь поставить тысячу свечей в десять унций каждая Приснодеве, если Она нас спасет! Да, тысячу свечей! Услышь меня, Богоматерь, я клянусь! Сеньоры, – обратился он к пассажирам, что стояли, онемев от изумления, – а вы почему молчите? Клянитесь же, скорее!

– Корабль-призрак… – выдавил Шрифтен. – «Летучий голландец»! Я же говорил вам, Филип Вандердекен, там ваш отец… кхе-кхе.

Филип, не сводивший глаз с жуткого корабля, заметил, что с него спускают шлюпку. «Разве такое возможно? – подумалось ему. – Неужели предназначение вот-вот исполнится?» Он крепко сжал в руке ладанку с реликвией.