Корабль-призрак

Филип спешно двинулся вниз, проверить, пришел ли в себя капитан Клоотс, которого явно недоставало наверху. Увы, капитан крепко спал. Филип кое-как его растолкал и поведал о том беспорядке, который творится на палубе. Клоотс вместе с Филипом вышел наверх, но последствия падения до сих пор сказывались, ступал он нетвердо, и чудилось, что капитан и сам хорошенько приложился к бочке с ромом.

Пробыв на палубе всего несколько минут, капитан присел возле пушки в совершенно беспомощном состоянии – он перенес, по-видимому, сильное сотрясение мозга. Хиллебрант же слишком сильно пострадал, чтобы поднимать его с койки, а потому Филип осознал, что ровным счетом ничего не может сделать, дабы как-то поправить положение.

Постепенно смеркалось. Когда сгустилась ночная тьма, картина сделалась еще более отталкивающей и пугающей. Корабль, как и прежде, летел по ветру, однако рулевой, очевидно, изменил курс, ибо ветер, ранее дувший в корму с правого борта, теперь задувал слева. Компас был разбит, но, даже будь он цел, захмелевшая команда наверняка не послушалась бы требований Филипа. Дескать, он не моряк и не ему учить их, как управлять кораблем.

Между тем ветер разыгрался не на шутку. Дождь прекратился, зато ветер ревел неумолчно, и послушный единственно его воле корабль мчался, черпая воду то одним, то другим бортом, а пьяные матросы лишь хохотали и горланили песни, словно задавшись целью перекричать ветер.

Судя по всему, лоцман Шрифтен был главным заводилой. С кружкой рома в руке он пел и плясал, щелкал пальцами и, точно демон, все таращился своим единственным глазом на Филипа, а потом повалился на палубу и принялся кататься по ней, сотрясаясь всем телом от хохота.

Принесли еще рома, едва кто-то заикнулся, что маловато будет. Брань и крики мешались с хохотом, стоявшие у руля обвязали штурвал веревками и присоединились к веселью товарищей, между тем как барк под носовым стакселем продолжать лететь неведомо куда, рыская то влево, то вправо.

Филип оставался на палубе, возле трапа на мостик. «До чего же странно, – думалось ему, – что я стою здесь, когда никто другой уже ни к чему не способен, что судьба обрекла меня стать свидетелем этого безобразия и бесчинства, что мне выпало дожидаться, пока корабль развалится на ходу и все, кто сейчас жив, пойдут ко дну. Только я трезв и спокоен, только мне ведомо, что должно случиться в скором времени. Господи помилуй, вот он я, бессильный и беспомощный, стою тут, точно повелитель бурь, отделенный от своих собратьев-людей судьбою, что мне назначена. Да будет так! Крушение погубит не меня, нет, я чувствую, что отмечен жребием, что мне прежде надлежит исполнить клятву. Рев ветра уже не так и громок, и во́ды меньше ярятся. Быть может, еще не все пропало, еще есть надежда спастись. Да смилуются над нами Небеса! До чего же печально, до чего же прискорбно наблюдать людей, что созданы по образу и подобию Божьему, в этаком скотском состоянии…»

Филип не ошибся, заключив, что ветер слабеет, а море успокаивается. Корабль раньше двигался на юг и миновал Столовую бухту, а потом, после перемены курса, попал в бухту Фолс-Бей[27], где оказался до некоторой степени укрыт от ярости ветра и волн. Впрочем, даже такого волнения было вполне достаточно для того, чтобы потопить барк или выбросить его на сушу, тем паче что «Тер Шиллинг» направлялся как раз к оконечности бухты.

Бухта сулила надежду на спасение: наружный ее берег был каменистым, и там корабль разбился бы в считаные мгновения, а с внутренней стороны тянулось пологое песчаное побережье. Но об этом Филип, разумеется, не знал, поскольку вход в бухту миновали под пологом ночи и никто ничего не сумел разглядеть.

Прошло еще минут двадцать, и тут юноша заметил, что море вокруг корабля обильно вспенилось. Он не успел даже задуматься, что бы это значило, как последовал сильный удар, и оставшиеся мачты повалились за борт.

Грохот от падения мачт, скрежет корпуса по песку, скрип древесины и плеск воды, что омывала обреченное судно снизу доверху, утихомирили пьяное веселье матросов. В следующее мгновение барк развернуло, и он лег носом и кормой на отмель.

Филип, стоявший с подветренной стороны, схватился за фальшборт, а вот подвыпившие матросы повалились в воду. Юноша решил проверить, какая участь постигла старших офицеров.

К ужасу Филипа, в глаза ему сразу бросилось тело минхеера Клоотса: капитан лежал лицом вниз в воде, которой в каюту уже набралось несколько футов, и не предпринимал никаких попыток подняться. По всему выходило, что он мертв и для него все кончено.

Филип вспомнил о Хиллебранте и поспешил к первому помощнику. Тот по-прежнему лежал на своей койке, разве что перекатился на бок. Юноша взвалил тело Хиллебранта на плечо и кое-как вытащил на палубу, где осторожно переложил в лодку, справедливо рассудив, что другой возможности спастись не существует.