Корабль-призрак

«Верно, – подумалось Филипу, – они скупают человеческие жизни по дешевке и извлекают из них немалую прибыль, ведь без этих горемык разве смогла бы компания уберечь свои владения от туземцев и чужестранных врагов? За какие же ничтожные суммы эти люди продают свои жизни! За какое жалкое вознаграждение они соглашаются терпеть отвратительный, смертоносный климат, не имея надежды на возвращение в родные края, где могли бы впоследствии снова обрести вкус к жизни и воспользоваться ее дарами! Боже всемогущий! Если этих вот людей столь безжалостно приносят в жертву мамоне, с какой стати мне, призванному исполнить священный долг по воле Того, в Чьей власти все сущее, оплакивать гибель нескольких моряков? Ведь ни один птенец не выпадет из гнезда без ведома Творца, и лишь Ему решать, кого спасти, а кем пожертвовать. Мы все лишь орудия Его воли и должны следовать оной, повинуясь указаниям Того, Чьи пути неисповедимы. Но все же, – продолжал размышлять Филип, – если и этот корабль обречен по моей вине, не могу не пожелать, чтобы мне выпало служить на каком-то другом судне, чья гибель не повлекла бы за собой утрату такого большого числа людских жизней».

Не прошло и недели с того дня, когда Филип поднялся на борт, как «Батавия» и остальная флотилия снялись с якоря.

Будет непросто описать чувства, которые испытывал Филип Вандердекен во время этого второго плавания. Он постоянно размышлял о конечной цели своего пути и, полагая достижение этой цели чем-то вроде религиозного идеала, отдавался исполнению своих обязанностей словно во сне. Уверенный в неизбежности новой встречи с кораблем-призраком, убежденный в том, что эта встреча непременно возымеет роковые последствия, что она почти наверняка обернется гибелью всех, кто находился на борту «Батавии», он изводил себя тоскливыми раздумьями и постепенно превратился в тень.

Он редко заговаривал с кем-либо, если того не требовала служба. Он ощущал себя преступником, человеком, который одним своим присутствием обрекает на смерть тех, кто его окружает, на смерть, на муки, на исчезновение с лица земли. Когда кто-либо принимался рассказывать о жене или детях и предвкушать счастливую и сытную жизнь по возвращении, Филипу мгновенно становилось дурно. Он вскакивал из-за стола и бежал на палубу искать одиночества.

Какое-то время он пытался убедить себя, что подобный взгляд на вещи объясняется чрезмерным возбуждением, что он пал жертвой иллюзии, а потом вспоминал события прошлого во всей их ужасающей реальности и говорил себе, что Небеса не имеют ничего общего с этим сверхъестественным виде́нием, что это не более чем козни и происки сатаны. Но ладанка на шее говорила об обратном: дьявол не мог действовать через священную реликвию.

Через несколько дней после отплытия Филип уже горько сожалел, что не сознался во всем отцу Сейзену, не воспользовался советом священника. Однако сетовать было поздно, поскольку «Батавия» успела отойти на тысячу миль от порта Амстердам, а обязанности помощника капитана, каковы бы те ни были, следовало выполнять.

Когда флотилия приблизилась к мысу Доброй Надежды, возбуждение Филипа достигло такой степени, что стало заметно всем находящимся на борту. Капитан и офицеры, начальствовавшие над пехотой, сочувствовали Филипу и тщетно пытались вызнать у него причину обеспокоенности.

Филип ссылался на слабое здоровье. Исхудавшее лицо и запавшие глаза как будто и вправду свидетельствовали, что он подвержен недомоганию. Ночи он по большей части проводил на палубе, всматриваясь в морской простор и разглядывая горизонт в надежде снова узреть корабль-призрак, и лишь с рассветом отправлялся ненадолго прикорнуть в каюте.

Флотилия благополучно добралась до промежуточной остановки и встала на якорь в Столовой бухте. Филип с облегчением отметил про себя, что до сих пор никаких потусторонних явлений не случилось.

Пополнив запасы воды, флотилия вновь распустила паруса, а возбужденное состояние Филипа снова стало бросаться в глаза.

При благоприятном ветре обогнули Мыс, миновали Мадагаскар и вошли в индийские моря. Тут «Батавии» предстояло отделиться от прочих, которые шли к Гамброну и на Цейлон. «Вот теперь-то, – думалось Филипу, – корабль-призрак непременно объявится. Духи всего-навсего дожидались, когда корабль останется в одиночестве, чтобы некому было ему помочь». Однако «Батавия» ходко шла по спокойной воде под безоблачным небом, и никаких угроз не возникало.

Спустя несколько недель судно достигло Явы и, прежде чем насладиться красотами батавской бухты, легло в ночной дрейф. Это была последняя ночь плавания под парусами, и Филип не уходил с палубы, расхаживал по ней взад и вперед, нетерпеливо дожидаясь утра.

Наступил рассвет, солнце поднялось во всем блеске, и корабль возобновил движение. Еще до полудня встали на якорь, и Филип с несказанным облегчением укрылся в каюте, чтобы насладиться отдыхом, в котором он так нуждался.