Коробка в форме сердца

Какое-то время Джуд старался приглядывать за дорогой, следя, не покажется ли позади полицейский автомобиль или пикап мертвеца, но вскоре после полудня прислонился виском к боковому окну и ненадолго прикрыл глаза. Монотонный — «шух-шух-шух» — шорох шин о дорожное полотно убаюкивал, гипнотизировал. Никогда прежде не дребезжавший, кондиционер то и дело взрывался стрекотом, и приступы буйной вибрации вентиляторных лопастей, мерное чередование шума с затишьями, тоже действовали усыпляюще, вроде гипноза.

На ремонт «Мустанга» Джуд потратил не один месяц, а чтобы снова превратить его в хлам, Джессике Макдермотт-Прайс хватило пары секунд, и если бы только это! Раньше Джуду казалось, что подобное может произойти только с персонажами песенок-кантри: стервозная баба погубила его машину и его собак, а самого его выжила из дому, до преступления довела — классика, можно сказать. Чистый смех… кто бы знал, что отстреленный палец и потеря около полупинты крови так обостряют чувство юмора?

Хотя нет. Для смеха совсем не время. Рассмеявшись, он снова перепугает Мэрибет, а это совсем ни к чему. Не стоит, чтоб ей показалось, будто он совсем не в себе…

— Да ты же совсем не в себе, — заговорила где-то поблизости Джессика Прайс. — Куда ты такая пойдешь? Успокоиться нужно. Давай-ка я успокоительного принесу, а тогда уж сядем и поговорим.

Услышав ее голос, Джуд вздрогнул и открыл глаза.

Сидел он в плетеном кресле у самой стены полутемного коридора, на верхнем этаже дома Джессики Прайс. Правда, верхнего этажа ее дома он в жизни не видел, дальше кухни внутрь не входил, однако где находится, понял сразу. Об этом как нельзя лучше свидетельствовали фотографии, большие портреты в рамках, висящие на стенах, обшитых темным мореным дубом. Одна из них оказалась школьным, выдержанным в мягком фокусе фото Риз на фоне складчатой синей занавеси, лет этак в восемь, улыбающейся во все брекеты, нисколько не стесняясь глуповато, мило оттопыренных в стороны ушей.

Второй портрет выглядел заметно старше, цвета на нем малость поблекли. Изображал он прямого, как шомпол, плечистого армейского капитана, благодаря удлиненному узкому лицу, лазурно-синим глазам и широкому, тонкогубому рту поразительно напоминавшего Чарлтона Хестона. Взгляд Крэддока на портрете казался отсутствующим и в то же время высокомерным. «Упор лежа и двадцаточку мне — делай!»

Слева от Джуда по коридору виднелась широкая главная лестница, ведущая наверх из прихожей. Примерно на середине пролета Джуд увидел Анну, стремительно поднимающуюся на второй этаж, и едва поспевающую за ней Джессику. Раскрасневшаяся, за время разлуки Анна похудела сильнее прежнего: косточки локтей и запястий выпирали из-под туго натянутой кожи, одежда свободно болталась на теле. От готского прикида не осталось даже следа — ни макияжа, ни маникюра, блестящего черным лаком, ни серег, ни колец в носу. Сейчас она была одета в простую белую блузку, блекло-розовые спортивные шорты и теннисные туфли с распущенными шнурками, а волосы, возможно, не укладывала и даже не расчесывала уже которую неделю. Казалось бы, ей следует выглядеть просто ужасно — грязной, изголодавшейся, однако не тут-то было. Выглядела она превосходно, не хуже, чем тем самым летом, которое они провели вместе, в сарае, трудясь над «Мустангом», с собаками возле ног.

При виде Анны Джуда с головой накрыла волна самых разных чувств — изумления, горечи утраты, восторга и многих других. Казалось, всех этих чувств разом просто не вынести, не пережить. Возможно, их натиск оказался слишком силен и для окружающей обстановки: мир по краям поля зрения изогнулся, исказился в пропорциях, утратил четкость. Верхний этаж превратился в нечто вроде коридора из «Алисы в Стране чудес» — с одной стороны сузился, сделавшись тесноватым даже для кошки, а с другой вытянулся и ввысь, и вширь, так что изображение Крэддока на фотоснимке разрослось до натуральной величины. Голоса женщин на лестнице переросли в басовитый, протяжный, неразборчивый рев, будто с пластинки, замедляющей обороты, если внезапно вырубить проигрыватель посреди песни.

Джуд собирался окликнуть Анну, всей душой рвался к ней, но, едва окружающий мир исказился до неузнаваемости, отпрянул назад, вжался спиной в спинку кресла. Казалось, сердце вот-вот вырвется из груди, однако еще секунду спустя в глазах прояснилось, коридор выпрямился, голоса Анны с Джессикой вновь зазвучали отчетливо, чисто, на прежней ноте. Тут-то он и сообразил, что окружающее его видение неустойчиво, хрупко: пальцем тронь — лопнет, как мыльный пузырь. Что же делать? А ничего. Никуда не спешить. Действовать и даже переживать с осторожностью. Сидеть смирно. Сидеть и наблюдать.

Крепко сжав крохотные костлявые кулачки, Анна агрессивно, стремительно поднималась наверх, так что ее сестрица, стремясь не отстать, оступилась и ухватилась за столбик перил, чтоб не скатиться вниз кубарем.

— Постой… Анна… да стой же! — воскликнула Джессика, бросившись за ней следом и ухватив сестру за рукав. — Ты снова в истерике, а…