— Так говорите, пожалуйста, прямо, — отчеканил Мэтью. — Как это может быть, что женщина прибыла к вам без имени, однако ее представлял адвокат?
— Мистер Примм, — пояснил Рамсенделл, — называл ее исключительно «мадам» и «леди», если вообще с ней заговаривал. А это, поверьте, случалось нечасто, ведь ее состояние отнюдь не располагало к беседам — вы это сами прекрасно видите. В письмах адвокат упоминал лишь некоего безымянного «клиента». Нам ежегодно платят деньги — весьма круглую сумму, должен сказать, — за ее содержание, требующее особых условий: вдали от остальных пациентов, среди привычных вещей, которые напоминают ей… как бы лучше выразиться… о прежней жизни. Мадам ни разу никто не навещал, но каждый год шестнадцатого апреля сюда приезжает человек с деньгами от мистера Примма. В первый же день ее пребывания в нашем учреждении, то есть четыре года назад, он настрого запретил нам даже пытаться установить личность мадам, иначе ее тут же заберут. Клиент дал ему право представлять все ее интересы. Вот как вышло, что мы подписали договор о приеме пациента на столь странных условиях.
— Клиент… — повторил Грейтхаус с некоторым отвращением в голосе. — Должно быть, это какой-нибудь молодой хлыщ, который женился на старухе, а потом упрятал ее в сумасшедший дом, когда она спятила. Отобрал у нее все состояние и даже кольцо обручальное снял!
— Мы отмели эту версию. — Хальцен вновь раскурил трубку и стоял теперь у окна в сад. — Вам следует понимать, мистер Грейтхаус, что у нас экспериментальное учреждение. Мы полагаем, что людям с душевными расстройствами можно помочь, а некоторых из них вернуть в общество. Вот для чего нужны четыре комнаты в этом доме: чтобы держать здесь пациентов, которые быстрее поправятся в привычной обстановке, нежели в больничных стенах. По крайней мере, мы на это надеялись, когда начинали свое дело.
— Содержание в такой палате, как я уже сказал, стоит больших денег, — продолжал Рамсенделл. — Вряд ли человек, которому надо «упрятать» родственника в сумасшедший дом, стал бы тратиться на наши услуги и привез бы сюда всю эту мебель. Нет, мы полагаем, что клиент мистера Примма глубоко озабочен состоянием и благополучием мадам. Видимо, Примм сперва побывал у квакеров, думал найти там такие же условия, а те направили его к нам.
— В настоящий момент эта леди — единственная пациентка в доме? — осведомился Мэтью.
— Нет, в первой палате живет еще одна пожилая женщина. Увы, она прикована к постели. Однако ее имя и обстоятельства ее жизни нам известны, к ней часто приезжают сын и две дочери. Мы с гордостью можем сказать, что частично вернули ей дар речи.
— Ерунда какая-то, — заявил Грейтхаус на тон громче, чем следовало, — зачем вы вообще пытаетесь что-то узнать об этой даме, если… — Он умолк, ибо вышеупомянутая дама издала тишайший вздох, а ее губы вновь пришли в движение; Мэтью заметил, как она проводила взглядом пролетевшую мимо окна голубую сойку. Грейтхаус вновь заговорил — на сей раз тихо и осторожно, будто ступая по яйцам: — Если мистер Примм настрого запретил вам это делать?
— Скажу совсем просто, — ответил Рамсенделл. — Мы — не шлюхи.
— А! — Грейтхаус нервно хохотнул. — Да вроде никто вас в этом не обвинял.
— Видите ли, мы — врачи. Профессиональные целители душ. За четыре года, что мадам провела у нас, ее состояние ничуть не изменилось. Мы с Кертисом полагаем, что, зная обстоятельства ее жизни, мы сможем… — он на мгновение умолк, подбирая слова, — помочь ей выбраться из скорлупы, в которой она спряталась от окружающего мира. Вероятно, разум ее таким образом защищается от некоего страшного потрясения, которое ей довелось пережить. — Рамсенделл убедился, что Грейтхаус и Мэтью понимают диагноз. — Да, мы с радостью принимали деньги от мистера Примма и находили им достойное применение в больнице. Да, мы подписали документ, оговаривающий условия ее пребывания в нашем учреждении. Но это было четыре года назад! Мы обратились к вам, господа, потому что хотим установить личность мадам и узнать ее историю, не привлекая к этому мистера Примма.
Мэтью и Грейтхаус переглянулись. В их глазах читался один вопрос: возможно ли это?
— Есть еще одно обстоятельство, которое может показаться вам интересным. — Рамсенделл подошел к столику, на котором лежала «Уховертка», взял ее в руки и продемонстрировал гостям. — Как я уже говорил, мадам любит, когда ей читают вслух. Иногда во время чтения Библии и других книг она кивает или издает тихие звуки, которые я принимаю за одобрение. В пятницу вечером после ужина я зачитывал ей статью из этой газеты. И впервые за четыре года она повторила слово, которое я произнес.
— Слово? Какое? — спросил Грейтхаус.
— Фамилию, если точнее. — Рамсенделл указал пальцем на заголовок. — Деверик.
Мэтью не издал ни звука.