Королева Бедлама

— Я не войду в этот окаянный дом! Как можно? Священник в стенах борделя! Тогда на моей репутации в этом городе сразу можно ставить крест. — Уэйд сокрушенно опустился на валун. Минуту-другую он наблюдал за игрой ветра в кронах деревьев на холмах, а потом тихо сказал: — Я хотел войти. Хотел повидать ее. Поговорить. Объяснить… Утешить, принести какое-никакое успокоение ее душе. Она приехала в мае и, очевидно… уже была больна. Но ей удалось скрыть болезнь от мадам Блоссом и даже от доктора Годвина. Грейс с детства отличалась поразительным красноречием. Полагаю, во время осмотра она просто заговорила всем зубы. Энди считает, что физические нагрузки, которые предполагает ее… работа… окончательно ее изнурили. Она потеряла сознание, к ней вызвали доктора Годвина, и, конечно, мадам Блоссом сразу решила выдворить ее из дома. Тогда-то Грейс и призналась, кто она такая. Видимо, Эндрю решили посвятить в курс дела в силу его опыта… Опыта в юриспруденции — разумеется, не в прелюбодеянии.

Кипперинг отличился и там и там, подумал Мэтью, но вслух ничего не сказал.

— Он составил соглашение, — продолжал священник, — и постоянно держал меня в курсе дела относительно ее здоровья. Как я понимаю, несколько раз он даже вызволял ее из кабаков, когда она умудрялась вырваться на свободу. Особенно ей нравился «Терновый куст».

До Мэтью дошло: Кипперинг решил, что он видел их с Грейс вместе в «Терновом кусте», и, гусь эдакий, сумел каким-то образом установить ее личность.

— В ночь убийства мистера Деверика, — сказал Мэтью, — вас вызвал доктор Вандерброкен, поскольку Грейс стало хуже, верно? Он решил, что она может умереть?

— Верно.

Теперь ясно, почему они с врачом соврали, будто каждый шел по своему делу, подумал Мэтью. Как еще объяснить главному констеблю Лиллехорну, куда они так спешили среди ночи, да к тому же вместе?

— Одна из девушек мадам Блоссом сбегала за Вандерброкеном?

— Да. Потом они пришли за мной, она осталась ждать на углу.

Так, понятно, какую женщину видела Констанция. Но возникал еще один вопрос.

— Вы сказали, что Эндрю Кипперинг выступал посредником. Где же он был в ту ночь?

— Понятия не имею. Мне известно, что с бутылкой он дружит куда крепче, чем полагается христианину. — Уэйд снял шляпу и отер лоб тыльной стороной руки. Его темно-каштановые волосы начинали редеть на затылке и седеть на висках. — Да! — сказал он, вспомнив другие слова Мэтью, на которые ему следовало откликнуться еще раньше. — Я действительно заверил Констанцию, что скоро все разрешится. Даст Бог, так оно и будет.

Мэтью решил, что не может так просто отстать от Уэйда — да простит ему Господь сию наглость.

— Неужели вы думали об этом, когда стояли под окнами публичного дома? Зная, что дочь ваша лежит на смертном одре и в любой миг может преставиться? Я видел, как вы проливали слезы, преподобный. Знаю: вы пытались набраться храбрости и войти. Не кажется ли вам, что стоит хотя бы на час скинуть оковы приличий и не думать о том, что скажут церковные старейшины, когда до них дойдет возмутительная весть: священник до сих пор любит дочь, ставшую проституткой! — Он умолк, давая улечься словам, что жалили, подобно кинжалам. — Я полагаю, даже если Господь своей могучей дланью уничтожит вскорости сие затруднение, на руинах останется сломленный человек. Вы должны повидать дочь!

— Я буду сломлен, если повидаю ее, — последовал решительный ответ. — Войдя в эти стены, я рискую лишиться всего, чему посвятил свою жизнь. Вы не представляете, как накинутся на меня главы почтенных семейств с Голден-Хилла, когда узнают!

— Разве нельзя сделать все тайком?

— У меня уже есть одна тайна. Моя паства ничего не знает о Грейс. Ты ведь был в церкви, когда я посреди проповеди лишился дара речи? Второй тайны я не вынесу. Просто развалюсь на части. От меня не будет никакого толку.

Мэтью присел на валун рядом со священником, не желая стоять у него над душой.

— Можно узнать, почему ваша дочь избрала такой путь?