Королева Бедлама

— Любые необычные события, Джон, — перебил Мэтью. Взгляд его горел решимостью и даже одержимостью. — Я сейчас не про привычки Осли говорю. Быть может, некоторых воспитанников куда-то увозили, прежде чем отдать в семью или на работу. Может, кто-то возвращался или… — Он увидел, что Джон даже не пытается вспомнить: воспоминания о той поре его жизни и издевательствах Осли были так ужасны, что он не хотел к ним возвращаться. — Прошу тебя, Джон. Подумай. Мальчиков куда-нибудь увозили? Может, и ты ездил?

— А, вон ты про что! — воскликнул Джон и с облегчением выдохнул. — Ерунда какая. Ну да, я тоже хотел поехать, но меня не взяли. Навыков у меня не было.

— Навыков? Это каких?

Джон пожал могучими плечами:

— Ну, им нужны были такие дети, которые читать умели. И писать. И считать. Картинки срисовывать. Помнишь Сета Барнуэлла? Он туда съездил и вернулся. Говорит, слишком много от него хотели. Муштра, будто в армии. Сет и нескольких дней там не пробыл. Хотел научиться ключи изготавливать, но они зачем-то набрали парней, которые любили драться и хулиганить. Сету пару раз нос расквасили, он и вернулся.

— А что это было за место?

— Ремесленная школа.

Ремесленная школа, мрачно подумал Мэтью. Ну-ну.

— Она, случайно, не в пятнадцати милях вверх по реке находилась?

— Вроде бы да. Но говорю же, я туда не поехал. А один мой хороший друг там остался. Помнишь Билли Ходжеса? Такой высокий, тощий, как жердь? Года на два-три младше тебя.

— Да, помню его.

Ходжес был умный парень и все строил хитрые планы, как сбежать из приюта. Мечтал стать великим мореплавателем и уплыть в Вест-Индию.

— В общем, он к ним подался, его и взяли. Знаешь за что? За прекрасный почерк! Ну дела! Они из него хотели писаря сделать, чтобы записи вел и все такое. Парень без большого пальца, подумать только!

У Мэтью по спине медленно пополз холодок, а лицо, верно, из серого моментально превратилось в белое.

— Без большого пальца? — услышал он собственный голос.

— Ну да. Через год после того, как тебя забрали, Билли обувался, и его цапнул за левую руку паук, он у него в башмаке сидел. Это на моих глазах произошло, паук был не больно-то и большой, но чернющий — жуть. А потом палец стал распухать и синеть, рука болела страх как. Несколько дней Билли мучился, плакал даже — хотя, если помнишь, он был крепкий орешек. Когда Осли наконец позвал врача, палец у Билли стал такой же чернющий, как тот паук. Ну, пришлось его отрезать, а то без руки остался бы парень. Он не слишком-то и расстроился, наоборот, ходил потом и всем показывал свой обрубок, хвастался.

— Хорошо, что рабочая рука не пострадала, — сказал Мэтью.

Джон ухмыльнулся:

— В том-то и дело! Левая рука у него была рабочая, пришлось переучиваться писать правой. Может, оттого ему и легче было почерк копировать.

— Копировать почерк? Чей?

— А, да к нам иногда приходили люди и давали всякие задания. Ну, цифры складывать, копировать слова, загадки разгадывать. Они еще с нами беседы вели, расспрашивали про жизнь и все такое. Чего мы хотим добиться, что нас тревожит или пугает, таим ли мы зло на кого-нибудь и часто ли деремся. Один раз приезжал человек и смотрел, как старшие мальчики управляются со шпагой и кинжалом. Пруссак по-английски ни бельмеса не знал. Зато шпагой орудовал и левой, и правой рукой одинаково ловко.

Загадочный граф Дальгрен, подумал Мэтью. Вовсе не Капелл его ученик, а те, кто моложе и податливей.

— Зачем ученикам ремесленной школы владеть шпагой и кинжалом?

— Ну, там еще учили затачивать ножи и шпаги. Наверное, им нужны были ребята, интересующиеся холодным оружием.

Тут из двери кузницы высунулся мастер Росс — вид у него был не слишком довольный.

— Мистер Файв, вы сегодня работать собираетесь?

— Ой, да, сэр. Простите! Уже иду. — Когда кузнец скрылся за дверью, Джон сказал Мэтью: — Ладно, мне пора. А чего ты так заинтересовался этой школой? Я уже и думать про нее забыл.

— Мне кажется, это не просто ремесленная школа.

— Да? А что тогда?

— Мистер Файв!!! — донесся из кузницы грозный рык.

Джон поморщился:

— Ух! Ладно, он только лает, вообще-то, не кусается. Обычно. Давай поужинаем как-нибудь с тобой все вместе, с Констанцией, тогда и поговорим, хорошо?

Не успел Мэтью ответить, как Джон уже вернулся в кузницу. Он стоял один в ослепительно-белом солнечном свете, точно камень посреди сплошного людского потока, и думал о Билли Ходжесе, лежавшем теперь в могиле на ферме Ормонда. В последний путь его понесло не море, как мечталось, а река.

Мэтью гадал, не пытался ли Ходжес, изобретатель смелых планов побега, сбежать из ремесленной школы, чем и заслужил прогон сквозь строй.

Впрочем, нет времени предаваться пустым размышлениям, пора за работу. Он направился прямиком к дому Григсби, выбрав самый короткий путь — вдоль набережной, — и обнаружил печатника за набором свежего номера «Уховертки». Берри с ним не было. Григсби сказал, что с первыми лучами солнца та ушла работать над пейзажем, а затем принялся расспрашивать Мэтью о его поездке в Филадельфию.

— Не сейчас, Марми. Как думаете, Берри не очень рассердится, если я пороюсь в ее белье?