Королева острова

Я бросаю еще один взгляд в окно на карету. Она маленькая. В упряжке всего одна лошадь, как в папиной повозке, как в повозках Келлса в Демераре. Я думала, у моей дамфо экипаж лучше.

Когда мы встречались в последний раз, лошадей было по меньшей мере четыре.

Лакей придерживает дверцу, откуда выходит Генриетта Сала.

Моя внучка приехала с визитом. В остроконечной, словно нос корабля, шляпке, высокая и красивая, Хенни входит в двери гостиной. Она крепко меня обнимает.

– Бабушка! – протяжно говорит она, будто поет.

– Присядь, дитя. Я так рада тебя видеть. – Я указываю на чудесный поднос с чаем и сладостями, который оставила мисс Смит, чтобы скрасить мое ожидание.

Щеки Хенни загораются румянцем, но она ходит по комнате, рассматривая полки, красивые занавески и розовые обои на стенах.

– Здесь все лучше и лучше. – Спина у нее прямая, подбородок высоко поднят. Я вижу в ней Келлса. Но так и должно быть: он такой же дед Хенни, как я ее бабушка.

– Ты хорошо выглядишь, бабушка. Поездка была беспокойной?

– Нет. Все было хорошо. – Страшусь спросить, почему она так думает. Должно быть, слухи ходят самые разные.

Я беру ее ладонь, наши руки – светлая и темная, мягкая и морщинистая – соединяются.

– Как вы поживаете с мистером Сала? Вы женаты уже двенадцать лет.

– Двенадцать лет и множество детей. Я хорошая мать. Об этом часто говорят.

Хенни язвительна и восхитительна. Мне нравятся смелые женщины. Но моей внучке больно. Как и ее дед, она хранит секреты.

Я наливаю чай ей, а потом себе.

– Расскажи мне правду, Хенни.

– На доход моего мужа и приданое, которое ты мне выделила, мы купили комфортабельный дом на Нью-стрит, за углом от школы его матери.

– Да, Мэрилебон на Лиссом-стрит. Я помню.

– Помнишь?

Я хочу сказать, что знаю, на чье имя выписаны все мои чеки, но тогда Хенни замолчит. Ей нужно поведать мне, что у нее на сердце. И я стану для нее скалой, убежищем, где она сможет снова набраться сил. Женщины должны помогать другим женщинам, а не терзать их упреками.

– Я помню школу. Но ты хочешь сказать, что несчастна?

– Я хочу петь. Трамеццани и Д’Эгвиль из Королевского театра считают, что у меня настоящий талант. Они хотят, чтобы такая жалкая старушка, как я, вышла с ними сцену.

– Но почему бы и нет? Почему ты не исполнишь свою мечту? Ради пения я и отправила тебя в Мэрилебон.

– Огюст считает, что я должна сидеть дома с детьми и бросить все уроки. Он выступал. И не хочет для меня такой жизни.

Хенни, не говоря ни слова, поднимает свою чашку, но я слышу отголоски того, о чем она умолчала. Что Огюст Сала не хочет, чтобы ей аплодировали. Он не может понять, что у нее есть свои мечты. Он не любит ее так, как должно.

– Хенни, я с нежностью вспоминаю, как ты любила выступать, – громко и протяжно вздыхаю я.

Она ставит свою чашку на столик.

– Мой муж разглагольствует только о своих пьесах. О его стихах, о себе самом. Он забывает, что нас с ним свела музыка. Теперь, похоже, она нас и разлучит.

– Как ужасно. – Я пью чай и жду, когда в ней вскипит моя кровь, подскажет, что нельзя винить других в том, чего не сделала для себя сама.

Хенни снимает свою прелестную шляпку и откладывает в сторону. Темно-каштановые локоны прикрывают изящные ушки. Хенни выглядит обеспеченной и довольной. Келлс мог бы гордиться тем, как она вписывается в этот мир.

Но это лишь внешний облик. Уж меня он больше не обманет.

Я ставлю чашку и вытягиваю ноги в изящных туфельках, отделанных изумрудной лентой. Я люблю зеленый и золотой цвета.

– Ты хочешь попросить меня заплатить за уроки?

Хенни бешено моргает. Глаза того и гляди из орбит выскочат.

– Нет, мэм. Вы и так сделали достаточно. Мне нужна помощь, чтобы во всем этом разобраться, вот и все.

– Хорошо, – киваю я, чувствуя, как невидимая рука на моем кошельке ослабевает. – Ты умна. Наверняка в Лондоне для трудолюбивой девушки есть способ заработать.

– Как тебе это удалось? У тебя было много детей, но ты все равно умудрилась сколотить состояние.

– Дети никогда не стояли на моем пути, просто приходилось приспосабливаться. Мне помогали, и я находила лучший выход для них и для себя. Это не всегда было легко.

Хенни щурит светлые глаза, но никак не может понять, что я имею в виду. А ведь это было лучше всего. Прошлое, ошибки, победы – все это мое, и я ношу их как разношенные туфли или растянувшийся от времени корсет.

Я подаюсь вперед и кладу кусок сахара в ее чашку.

– Сладость победы, моя дорогая. Не теряй себя. Делай все для детей, но и о своих мечтах не забывай.

Хенни будто давным-давно никто не подбадривал. Она улыбается, лицо от улыбки становится юным, и внучка дует на чай, пуская по поверхности рябь.

– Я всегда представляла, как ты, детка, выступаешь перед королями и королевами, поешь им свои песни. Это хороший повод напечатать твое имя в газетах.

– Что, если все эти хлопоты впустую, если этому случиться не суждено? Огюст был вне себя, когда я получила маленькую роль. Там был герцог Кларенс!

– Клеборн?

– Герцог Кларенс, принц Уильям Генри, бабушка. Твой старый друг.