Королева острова

Я была права, но мысль об этом казалась мне невыносимой. Томас сегодня уедет. На месяцы, не на какие-то недели.

Я прятала растущий живот и притворялась больной, чтобы не подпускать его к своей постели.

Он хмуро смотрел на меня, складывая пожитки в чемодан.

– Это совсем ненадолго.

Я кивнула и выдала притворную улыбку.

– Делай что должен.

Вздох его был похож на звук осыпающегося пепла.

– Если бы мы поменялись местами, то ты, Долл, поступила бы точно так же. Ты никогда не останавливалась ни перед чем, чтобы развивать свое дело.

Неправда.

Я могла бы продавать моих экономок мужчинам. Но я этого не делала. Кое-кто заставлял своих рабынь заниматься блудом, потому что это большие деньги. Но что дурно – то дурно.

– Ты ведешь себя так, будто мы расстаемся навечно. Я обязан выполнить свою часть работы, чтобы защитить мои инвестиции. Я рискую многим.

– Не оглядывайся назад, Томас. Не хочу, чтобы ты винил меня за то, что упустил шанс.

Он взъерошил волосы, потом зачесал назад.

– Ты все усложняешь.

– Томас, сколько раз мне нужно сказать «иди»?

Он надел свой нефритовый сюртук. Зазвенели серебряные пуговицы, которые пришила я.

– Ты могла бы сказать, что любишь меня и понимаешь. И не винишь за то, что я пытаюсь исполнить мечту.

Я не согласилась ни с чем, просто вручила ему дорожный мешок.

– Береги себя.

– Ты совсем не веришь в меня? Я вернусь сразу, как только смогу. И мы с тобой сядем на «Мэри» и поплывем к берегам Гренады. Я представлю тебя отцу.

– Я не могу покинуть семью.

– Я тоже часть твоей семьи. Когда вернусь, хочу, чтобы ты вела себя соответственно. Верила в меня.

Я обхватила руками живот, вцепившись в локоть, чтобы не расстраивать малыша и не дать своему стеклянному сердцу рассыпаться на кусочки.

– Береги себя.

Он уперся руками в бедра.

– Упрямица!

Я не была упрямой. Я была, как сказал бы па по-ирландски,– богон[51]: бесхребетной тварью, тряпкой, которая не способна сказать Томасу, как сильно он мне нужен, как нужен нашему малышу.

– Долл, я вернусь с победой, и мы отправимся в путешествие. И тогда ты расскажешь, как гордишься…

– Я и сейчас тобой горжусь, разве ты не знаешь?

Он закрыл глаза.

– Я должен собой гордиться. Весь мир не вертится вокруг тебя, ты не можешь быть сразу всем, моим сердцем и единственной победой в моей жизни.

Томасу это было необходимо. Мой страх остаться одной, родить этого малыша в одиночестве – ничто не могло его остановить. Он позволил мне приблизиться к собственной мечте. Я должна была поступить как настоящая женщина: улыбнуться и отпустить его с миром.

Но я не пошевелилась.

Он устало подошел к кровати и обхватил мое лицо ладонями.

– Почему ты не хочешь, чтоб я уезжал? Скажи же.

Я могла открыть ему правду. Я отрешенно смотрела сквозь него, стараясь не думать о хандре, которая наступала после каждых родов, и моем очередном страхе умереть, умереть в одиночестве.

– Долл?

Слова «люблю тебя» и «наш малыш» обжигали мой язык раскаленной лавой.

– Томас, я не могу придумать, почему ты должен остаться, если ты этого не хочешь.

Он возвел взгляд к потолку.

– Хорошо. – Томас поцеловал меня в лоб, взял чемодан и дорожный мешок. – Вернусь сразу, как только смогу.

Он вышел из комнаты. Я слышала, как Томас прощается с Эдвардом, раздает обещания Шарлотте и мами, даже как он целует Фрэнсис.

Потом до меня донесся последний хлопок парадной двери.

Закрыв глаза, я прошептала прощальные слова, я надеялась, что он найдет то, что ему нужно.

В животе забурлило, меня вырвало, еще и еще.

Уже на полу я ослабила корсет и впервые за долгое время вздохнула свободно. А после рухнула на опустевшую кровать. Я заплакала, а потом соврала самой себе: все будет хорошо, сказала я. Лживая тряпка.

Доминика, 1788. Заблудшая душа

Я сидела перед колыбелью, держа на руках свою малышку, но в душе ничего не ощущала. Она родилась в конце прошлого года, и ее рождение должно было стать знаком, праздником. Долгие месяцы я вынашивала ее, разговаривала с ней в утробе и подбадривала, а теперь осталась пустой, у меня больше не было для малышки ни слов, ни песен, ни даже моего гимна.

Роды были такими же трудными, как всегда, но на сей раз я знала, что умру. Только не знала, плохо ли это. Лиззи и Шарлотта могли бы занять мое место. Шарлотта стала исключительной деловой женщиной.

Я потрогала свои пустые груди. Молоко опять не пришло, как полагалось. Мами вынуждена была нанять кормилицу для малышки.

Я оказалась полной неудачницей. Негодной свиноматкой. Голодная крошка, Элиза, сосала, крепко прижавшись к моей груди, а я не могла ей ничего дать.

В комнату вошла мами с подносом в руках. Наверное, снова принесла жаркое. Как можно есть, когда не можешь накормить собственного ребенка?

– Полегчало тебе, Долли? Родильная горячка прошла. – Она взглянула на малышку. – Элиза – красивая деточка. И спит хорошо. Ты глянь, какие густые волосики!

Я кивнула и снова заползла на постель.

– Заберу Элизу к себе в комнату. Слышишь, Долли? Хочу знать, что она цела и невредима.