Королева острова

– Бабуля, из этого выйдет хорошая фата, – прочирикала Шарлотта, будто цыпленок, который спорит с мамой-курицей. – Я горжусь наследием нашего народа, мы преодолели испытания духа.

– Молчала б ты о духах и испытаниях. – Мами бросила на меня взгляд, а потом ухмыльнулась, глядя на свои иголки и булавки. – Они с этим Федоном вместо церкви отправились на прогулку. Болтали об истории и всяком таком… ну и об Обеа тоже.

Налитые щечки Шарлотты стали ярче кроваво-красных девичьих ягод[52] с Монтсеррата.

– Бабуля…

– Шарлотта, мы еще не договорились с Федонами. Блюди себя.

Она сморщилась.

– Зря я написала папе Келлсу.

– Что?

– Я написала папе Келлсу. – Она потупилась. – Пусть он не мой отец, но важный для меня человек. Мистер Томас уехал, но кто-то же должен выдать меня замуж.

Мами покосилась на меня, но я не знала, что и сказать. Это я во всем виновата, люди строят планы, жизнь идет, пока я в ступоре.

Мне стало дурно, и я опустилась на диван.

– Мама, тебе нехорошо?

– Принеси чаю, Шарлотта. Это поможет.

– Хорошо, мама. – Она направилась будто бы на кухню, но вдруг остановилась. – О, я забыла. Папа Келлс снова прислал тебе письмо.

Последние два я предусмотрительно сожгла, но поскольку Шарлотта рассказала ему о Федоне, придется мне взглянуть на его опрятные закорючки.

Письмо на ярко-белом листе бумаги выглядело очень строгим и правильным, очень похожим на Келлса, каким я его запомнила.

– Почему бы тебе не прочитать мне, о чем там говорится?

– «Моя дорогая Долли»… – Лицо Шарлотты запылало.

– Читай дальше.

– «Моя дорогая Долли, рад слышать, что ты добилась успеха на Доминике. Мистер Кинг сообщил мне, что дела у тебя идут отлично. Я очень тобой горжусь».

От его покровительственного тона я застонала. Будто мне нужно его одобрение!

– Продолжай, – махнула рукой я.

Шарлотта откашлялась.

– «Если наша дорогая Шарлотта будет выходить замуж в конце весны восемьдесят девятого, я приеду. У меня есть планы посетить Демерару, и я хотел бы увидеться с тобой. С нетерпением жду встречи, дражайшая моя Долли. Дж. Козевельд Келлс».

Она протянула мне письмо. Я посмотрела на закорючки и погладила кончиком пальца его имя. Видеть этого мужчину до того, как я вновь обрету себя, будет пыткой.

Значит, я опять должна стать собой.

Глаза Шарлотты были полны надежды. Бедняжка даже затаила дыхание в ожидании моего согласия.

– Хорошо. – Я сложила письмо. – До весны достаточно времени, чтобы подготовить контракт. Когда… если я начну переговоры с Федонами, ты напишешь Келлсу и пригласишь его.

Дочь крепко меня обняла.

– Спасибо. Спасибо, спасибо! Позволь, я приготовлю тебе чай. – И она помчалась на кухню.

Мами захихикала.

– Соседушка нагрянет в гости.

– Да.

– От него у тебя вроде как двое детей?

– В метриках ничего не записано.

– А глупец Томас в отъезде…

– Он не глупец. Он развивает свое дело. Это вовсе не глупости.

– Ну да, конечно. Оставить несчастную богачку Долли одну – вот что глупо. Очень глупо.

Мами встала, разгладила рукава, потом потянулась.

– Пойду проверю, как там Фрэнсис. Она спит. – Прошла пару футов и засмеялась. – Я так рада, что приехала сюда, Долли. Ты можешь положиться на мою помощь, а я – что ты позабавишь мою душу.

Возьмет ли он с собой Катарину? В письме Келлс ничего о ней не говорил.

– А где Эдвард? – спросила мами.

– С утра он хорошо себя чувствовал и пошел на Старый рынок помочь Полку и Китти.

– Прямо вижу, как у тебя голова идет кругом, Долли. С тобой все будет хорошо. Родильная хандра кончится. Никто из них тебе не нужен.

Фрэнсис… А что, если Келлс решит, будто я больна, и заберет ее?

– Ты много тревожишься. Помни: у Эдварда и девочек есть будущее только благодаря твоим жертвам, твоей силе. Если мужчина не принимает тебя такую как есть или не позволяет стать кем ты хочешь, лучше от него освободиться. Ты свободна, Долли.

Мами говорила о какой-то другой женщине.

– Я? Ты родила меня в полях, в ужасных полях на плантации. Миссис Бен рассказывала, что ты принесла меня в лазарет вместе с корзиной для сбора урожая. Я не ты, мами. Хотела бы я быть такой.

Она взяла меня за руки, обняла, затем встряхнула.

– Иди сквозь тьму и увидишь свет. Я знаю, каково тебе. Ни одна мать, которая пережила рабство, с этим ничего не может поделать. Мы боимся за наших детей – выживут ли они, освободятся ли, сильно ли будут страдать… Вот почему павлиний цветок – наш цветок.

Мама поцеловала меня в лоб.

– Наши души все еще в оковах. Страх впитывается в кровь. Я молю Господа, чтобы он не переходил из поколения в поколение.

Я прижала мами к груди. Капля ее спокойствия, всего лишь унция – вот что мне было нужно.

– Пусти, я проверю, как там девочки. Приведу их в порядок до прихода гостей. – Она на миг прижала меня к себе, а потом пошла на второй этаж.

Я стиснула в кулаке письмо Келлса. Живо представила, как тот сидит за столом орехового дерева и строчит свои закорючки. Может быть, разумно, что он вновь объявился именно сейчас. Келлс был мне другом, прежде чем все изменилось. Вопрос в том, не решит ли он, взглянув на меня, украсть и Фрэнсис.

Доминика, 1789. Утраченный гнев