Королева в тени

Филиппа коснулась моей руки; на лице ее были написаны любовь и сострадание, и я только теперь поняла, что до сих пор не сказала ей ни слова. Просто не могла. Да и что такого можно было бы сказать, чтобы оно залечило рану, оставившую зияющую дыру в том месте, где у меня когда-то было сердце?

Уединение?

Да, мне требовалось уединение, но от скорби я была далека. Я скорее была готова браниться и проклинать свою судьбу за то, что она отобрала у меня мужа. К тому же у меня по-прежнему не укладывалось в голове, что его больше нет.

Неожиданно для себя я вдруг заметила, что королева выглядит какой-то напряженной, почти встревоженной. Пальцы ее рассеянно теребили бусины четок, как будто ее душевное равновесие нарушала какая-то другая, еще более серьезная проблема. Но я прогнала из головы эти мысли. Сейчас я не могла думать о ней. Может быть, позже, когда я вновь возьму себя в руки и овладею собственными чувствами, но только не теперь.

Я встретила тело мужа в Дувре и уже вместе с гробом отправилась до Стамфорда. Только во время этого долгого и очень холодного путешествия в последние дни января я окончательно осознала, что сопровождаю земные останки Томаса, укрытые покрывалом с геральдическим гербом на нем, потому что Томас сам бы этого хотел. Серебряный лев гордо красовался на голубом фоне, усыпанном значками лилий. Эмблемы графа Кентского были слишком новы для него, чтобы иметь право провожать его в последний путь.

И в очередной раз мысли мои невольно убегали от тяготы этой потери. Я все время старалась сосредоточиться на том, что мне нужно было организовать. Церемония отпевания будет отложена до тех пор, пока все сделают так, как этого хочу я.

Но почему Стамфорд?

А где еще? Никаких привязанностей к какому-то другому месту Томас не испытывал. Церковь, которую так любила вся семья Холландов, да и сам Томас, никогда не отличалась особой красотой и великолепием. Его похоронили в небольшой часовне, примыкавшей к храму францисканцев, где прах его обрел вечный покой под простой могильной плитой, не соответствовавшей его жизни, полной опасностей и приключений. Я лично следила за тем, как все было устроено, и решила – независимо от того, понравилось бы ему или нет, – что позже здесь будет построена роскошная часовня, дабы украсить и защитить его могилу. Он достоин более богатого мемориала, чем эта простая надгробная плита. И его запомнят все, кто остановится, чтобы прочесть надпись на могиле.

При этом я не проронила ни единой слезы. Пробираемая холодом, я думала о том, какой бесчувственной и равнодушной я должна была показаться со стороны тому, кто вздумал бы обратить на это свое внимание. О смерти своего брата Джона я плакала навзрыд, промочив слезами тунику Томаса; тем не менее сам Томас лег в могилу, так и не дождавшись рыданий собственной жены.

Потом. Я буду плакать потом, когда до меня окончательно дойдет, что мой мир потерял свой краеугольный камень. Я стояла с суровым лицом, положив руки на плечи двум своим сыновьям, таким же молчаливым, как и я, напуганным этой пропитанной запахом ладана торжественностью и угрюмым видом короля Эдуарда. Потому что король по поводу кончины графа Кентского в кои-то веки отправился на север страны и сейчас стоял подле меня под каменными сводами грубого здания северной церкви, где по ногам у нас гуляли ледяные сквозняки. Его дорогой наряд добавлял царственного блеска этой строгой поминальной церемонии. Я могла только гадать, почему он приехал.

– Благодарю вас, Эдуард, – сказала я. – Мой господин граф счел бы это большой честью для себя.

Сама я не считала это чрезмерной наградой со стороны короля. Томас носил титул графа меньше трех месяцев. Чувствуя мое неодобрение, холодное, как каменные плиты, на которых мы стояли, Эдуард неловко переминался с ноги на ногу.

– Для меня он всегда останется Холландом, летящим верхом на поле сражения при Креси, – сказал он возбужденным от эмоций голосом, когда священники начали расходиться. – Его сияющий серебряный лев всегда был в самой гуще битвы. Он был одним из самых доблестных моих рыцарей. Хотя, конечно, у нас с ним были свои разногласия.

– У вас ушло много времени на то, чтобы преодолеть их. – В мои намерения не входило прощать это Эдуарду.

– Я очень сожалею, что он умер. Но все мы смертны.

Наступило неловкое молчание, которое я не собиралась прерывать.

– Он был вам хорошим мужем, Джоанна.

– Никогда не думала, что когда-нибудь услышу от вас такое признание! – О, я и не думала забывать былую нетерпимость Эдуарда.

– Я не хочу, чтобы мы с вами из-за этого были не в ладах. Думаю, что и Томас тоже не желал бы этого.

– Вы должны были пожаловать ему титул графа задолго до этого.

– Вас это заботило намного больше, чем его самого.

– Но это должно было послужить знаком королевского одобрения. А в свете яростной дискуссии вокруг того, чтобы сохранить ваши земли в Нормандии, это могло быть просто неоценимо.

– Ладно, но я ведь все-таки сделал это, разве не так? – возразил Эдуард сердитым тоном. Впрочем, он меня не переубедил.