Королева в тени

Их уход мало повлиял на мое существование, хотя я начала понимать, что испытываю нечто вроде сострадания к матери из-за ее взгляда на жизнь, горькой, как алоэ. Женщина под угрозой опасности может сделать что угодно. С годами я стала с бóльшим пониманием относиться к ее одержимой, мятущейся натуре. Ее решение выдать меня за Уилла при данных обстоятельствах было вполне объяснимым. Умирая, она верила, что попытки Томаса Холланда вернуть меня потерпели провал. И даже когда она была уже на смертном одре, примирения между нами не состоялось.

Однако для меня это был не единственный повод задуматься о тленности человеческой жизни. Моя сестра Маргарет также заразилась страшной болезнью. Когда мы с ней подросли, мы уже мало времени проводили вместе, но ее отсутствие было подобно синяку на теле: о нем забываешь, но стоит прикоснуться – и больно. Из четырех детей графа Кента, в чьих жилах текла королевская кровь нашего отца, в живых остались только мы с Джоном. И эта мрачная мысль угнетала.

А затем настал черед вдовствующей графини Кэтрин, которая угасла спокойной безболезненной смертью, возможно, от разочарования, что в роду Солсбери так и не появился наследник. Еще одна потеря, почти не затрагивавшая моих чувств, пока я не вспоминала, сколько доброты проявляла она ко мне, когда я была еще совсем маленькой. Но, став взрослой, я разочаровала ее, и она относилась ко мне уже без должного уважения.

Медленно проползли летние месяцы, и наступившая осень уже резко перепрыгнула в зиму с ее морозами и пронизывающими ветрами, а новостей из Авиньона все не было и не было, даже от знающего свое дело магистра Вайса, моего доверенного. Мое спасение могло быть связано со звоном мечей, быстрыми скакунами и бегством за море, но я не могла себе этого представить. Меня вовсе не привлекала жизнь, когда обо мне дурно думают, показывают пальцами и осыпают насмешками. Мы соблюдали строгий траур, и дни мои тянулись в печали и унынии. Уилл всячески старался не приближаться ко мне, чтобы не подвергаться моим едким упрекам. Компанию мне составляла лишь леди Элизабет, почти не выходившая из своих покоев, да и с ней мы встречались только во время мессы. Она больше не хотела играть со мной в шахматы, и я чувствовала, что пожилая дама считает меня плохим обществом для себя.

Томас, разумеется, мне не писал.

«Ну что вам стоит хотя бы как-то намекнуть мне, что вы все еще живы?» – не раз задавалась я мучившим меня вопросом в тишине своей спальни.

Ноябрь, 1349. Поместье Бишем

– А ну, потише здесь!

Я никогда не повышала голос в этом доме. Потому что в этом никогда не было необходимости. Сейчас же я стояла на верхней площадке лестницы и сверху взирала на потасовку, шум которой привел меня из моей комнаты в холл; звук собственного голоса до сих пор звенел у меня в ушах.

Моя команда произвела должный эффект – благодаря скорее удивлению, чем чувству покорности, суматоха улеглась, все остановились и дружно посмотрели на меня. Позади себя я почувствовала чье-то присутствие, и в следующее мгновение из тени выплыла хрупкая старческая фигурка, облаченная в черную вуаль и тяжелый теплый плащ: в ноябре в Бишеме было холодно. Леди Элизабет.

– Кто это там? – спросила она с гневным любопытством.

– И действительно, кто?

Я быстро оглядела небольшую толпу, собравшуюся в нашем холле, и встревоженно напряглась.

– Может быть, кто-нибудь все-таки объяснит мне, что означает весь этот балаган? – властным, но вполне нейтральным тоном спросила я. – В доме графа Солсбери подобное недопустимо.

Я не сводила своего взгляда с нашего управляющего, понимая, что именно его мне нужно напугать и заставить подчиниться, иначе эта острая стычка может закончиться кровопролитием. Холл был заполнен стражниками нашей домашней охраны с обнаженными уже мечами, и на светлых каменных плитах полах чернели грязные следы их сапог. Сердце мое стучало в груди так часто и громко, что мне казалось, будто сейчас это слышат все. Но я величественно, как и подобает настоящей графине Солсбери, спустилась вниз по лестнице, не подавая виду и умело скрывая свое внутреннее смятение.

На третьей ступеньке снизу я остановилась, чтобы оставить за собой преимущество высоты обзора.

Ко мне подошел управляющий и с мрачным выражением на лице сказал:

– Его нельзя пускать сюда, миледи. Милорд граф оставил мне на этот счет жесткие инструкции…

– И все же я буду допущен, – перебил управляющего чей-то резкий голос. – Я уже допущен в дом.

Мне оставалось только взглянуть на говорившего. Все в его стиле – никаких предсказуемых банальностей вроде письма или речистого курьера. Он стоял передо мной сам, во плоти, и крепкая рука его лежала на рукояти меча, готовая выхватить его в любой момент для защиты или нападения. Сэр Томас Холланд собственной персоной, одетый в простую одежду, продуваемую ветром, перепачканный в дорожной грязи и без геральдических знаков своего происхождения, – это и объясняло, что в моем холле он не был сразу узнан.

Теперь к группе стражников добавилась еще и толпа слуг.