Королевские идиллии

Там под охраною болот беспечно

Разбойники в кругу девиц распутных

Орали песни пьяные. «Глядите!» —

Вскричал один из юношей Артура,

Ибо на дереве сухом и страшном

Висел невдалеке собрат их славный

По Круглому Столу, подле него —

Щит на суку^[203] (на черном его поле

Кровь запеклась), а чуть подальше – рог.

Так разъярились рыцари, узрев

Златую обесчещенную шпору,

Что каждый уж готов был дунуть в рог

И щит поднять для штурма. Но Артур

Их осадил и поскакал один.

От резких звуков рога-великана

Заволновалось зеркало болота

И взмыли в поднебесье тучи птиц

Кричащих. Тотчас Красный Рыцарь – весь

До кончика копья и гребня шлема

В броне кроваво-красной – показался

Из врат и заорал на Короля:

«Эй ты, по ком давно уж плачет ад!

Не тот ли ты Король с душой скопца,

Угодник женский, что с такой охотой

Из мира выстриг мужество? Будь проклят!

Был рыцарем твоим заколот брат

Моей любовницы, и я, который

Слыхал ее вытье и вопли, – ибо

И у меня душа оскоплена —

Убийцею поклялся, скорпионом,

Что вертится в аду и сам себя

Хвостом до смерти жалит, твоего

Любого рыцаря, кого бы мне

В сраженье удалось свалить с коня,

Повесить. Ты Король? Так защищайся!»

Он смолк. Артуру голос был знаком.

Шлем часть лица скрывал, но имя^[204] где-то

Блуждало в дебрях памяти Артура.

Не снизошел Король до примененья

Меча иль слова, но зато позволил

Пьянчуге, поскакавшему к нему,

Чтобы пронзить его своим копьем,

С коня свалиться и упасть в болото.

Как гребень набегающей волны

В глухой ночной тиши на брег песчаный

Обрушивается, и клочья пены

Вода разносит далеко кругом,

Сама ж уходит медленно в песок,

Пятнистый от луны и облаков,

Так великан главою рухнул вниз.

Тут рыцари, воинственно крича,

Набросились на пьяного гиганта

И растоптали в кровь его лицо,

И голову в трясину погрузили,

При этом сами вымазались илом.

За криком не услышав Короля,

Они вломились в замок и рубили

Мечами всех подряд, мужчин и женщин,

От пьянства отупевших, и крушили

Столы с вином, и стольких умертвили,

Что своды сотряслись от женских воплей,

А по полу текли потоки крови.

Тогда, на вопли воплями ответив,

Они тот замок подожгли, и пламя,

Взлетевшее от северного ветра

До самых звезд, к Алькору с Эйлиотом^[205],

Осенней ночью красным озарило

И сто озер вокруг, чьи воды были

Как те, что видели Моавитяне^[206],

И складки дюн к востоку от озер,

И плещущееся лениво море.

И стали безопасными дороги,

Но в сердце Короля царила скорбь.

И тут Тристрам проснулся. Сон кровавый

Куда-то канул, и опять вернулись

Шалаш убогий и стенанья ветра.

Воитель свистнул верного коня,

Который пасся на лесной опушке,

И, на него вскочив, вперед помчался

Под вечно шелестящею листвой.

Узрел он вскоре женщину. Она

Рыдала, стоя около креста.

Спросил Тристрам: «Из-за чего ты плачешь?»

«Я плачу, господин, – она сказала, —

Из-за того, что муж меня покинул,

И, может быть, его уж нет в живых».

Подумал он: «Что, если ненавидит

Она теперь меня^[207]? Нет, не хотел бы

Такого я! А если все же любит?

Нет, этого я тоже не хотел бы…

И сам не знаю я, чего хочу».

А женщине сказал: «Не надо плакать.

Ты подурнеешь, и тогда супруг твой

Тебя разлюбит, ежели вернется».

Так, день за днем по Лионессу мчась,

Он въехал наконец во мглистый лес

И, протрубив, невдалеке услышал

Лай Марковых собак. Лай этот в сердце

Тристрама отозвался. И однако

Свернул он к Тинтагилю, что стоял

Частично на земле, частично в море

И был увенчан башнями.

В одной

Изольда-королева у окна

Сидела, и закатное сиянье

Ее чело и шею озаряло.

Узнав на узкой лестнице витой,

Что к ней вела, шаги ее Тристрама,

Она вскочила, краской залилась

И, выбежав за двери, обняла

Его своими белыми руками,

Заголосив: «Я знала, что не Марк!

Шаги без слов сказали мне – не он!

По замку Марк крадется, словно кот,

Ты же, как воин, по нему шагаешь.

Тебя он ненавидит точно так же,

Как я его, а я его – смертельно!

Клянусь тебе, я знала, что ты близко,

Ведь ненависть моя к нему росла».

С улыбкой ей сказал Тристрам: «Я здесь,

И Бог с ним, с Марком, коль тебе постыл он».

Чуть отступив, ответила она:

«Обидеть можно ли того, кто сам

Себя не любит? Если б не боялся

Тебя он, то меня бы изувечил,

Сожрал, обезобразил, ослепил…

Да есть ли право на меня у Марка,

Коль за него не стал сражаться он?

Не шевельнул и пальцем, хоть и знал,

Что не верна ему я. Но послушай!

Не встретил ли его ты? Он сегодня

Охотиться уехал на три дня.

Так он сказал. Однако может он

И через час вернуться. Уж такой

Обычай у него! Так я прошу:

Не ешь ты с Марком, ибо ненавидит

Тебя он даже больше, чем боится,

Не пей, и, проезжая через лес,

Забрало опускай, чтобы стрела

Из чащи не оставила меня

Пред Марком и пред адом без защиты!

О Господи! Я ненавижу Марка,

Пожалуй, столь же, сколь люблю тебя!»

Устав от ненависти и любви,

Ей силы истощавшими, она

Присела вновь и молвила Тристраму,

Который встал пред нею на колени:

«О мой охотник! О трубящий в рог!

О мой арфист – и все же вечный странник!

Пред тем, как вышла я за своего

Медведя Марка, ты и он дрались

Из-за жены – не помню чьей. Награда,

Коль вправду можно так ее назвать, —

Не диво ли! – досталася тебе.

С тех пор трусливый мой супруг мечтает

Тебя сгубить. Но, рыцарь мой, скажи,

Перед какою дамой или девой