Корона когтей

Книга, о которой напомнил мне ее рассказ, все еще там, прикована цепью к одному из высоких дубовых книжных шкафов «Сказки о бескрылом из Олориса» Гульвинга Франта. Я достаю ее, сажусь за стол под полками – за тот же самый стол, за которым сидела прошлым летом, когда впервые заглянула в эту книгу, – и начинаю листать страницы. Просмотрев примерно треть, я нахожу начало истории, которую помню лишь наполовину. Она недлинная, и детали, какими бы они ни были, не совсем соответствуют рассказу Аккрис. В версии Франта мистические бескрылые называются Гифенами, а не Покаянными. Их тайник – это земля, наполненная сокровищами, расположенная где-то на «севере», под которым Франт явно имел в виду север Олориса, а не север Фениана. Но, как и Аккрис, Франт придает большое значение как их невосприимчивости к прикосновениям знати, так и необычной силе. Он описывает эту историю как очень древнюю: «миф, который пересказывался в течение многих сотен лет, еще до Войны Хищников». Его веселый тон ясно дает понять: он уверен, что это не более чем миф. И я почти наверняка согласилась бы с ним, если бы не иллюстрация.

Я разворачиваю клочок бумаги с рисунком Аккрис рядом с картинкой в книге. Печать не очень хорошего качества, и потому мне приходится наклонить книгу, чтобы поймать свет из окна и вглядеться в страницу. Но через несколько мгновений я уже уверена. Эти два изображения практически идентичны.

Я снова рассматриваю иллюстрацию. Конечно, это не просто совпадение: древний мифический символ, зафиксированный пятьдесят лет назад в Олорисе, теперь вновь появляется вырезанным на теле человека из совершенно другой части страны.

Возможно, в истории Аккрис что-то есть. Или, может, близость Зигфрида свела меня с ума. Я вызываю летописца, приказываю ей снять с книги цепь – в том, чтобы быть королевой, есть свои плюсы, – и возвращаюсь с книгой в свои покои.

Сегодня вечером банкета не будет. Я вздыхаю с облегчением; я устала от споров и вежливости. Вместо этого я ужинаю с Ароном и Одеттой. Это первый раз, когда мы втроем остаемся наедине. Мы избегаем упоминаний о войне, Зигфриде или Таллис и говорим о домашних делах. Школа для бедных бескрылых в Фарне и больница, которая все еще строится; вероятность того, что Атратис наконец выиграет в поединке с копьями, который состоится через пару дней; растущая и очевидная преданность лорда Блэкбилла Одетте. Я начинаю размышлять о героических подвигах, которые мог бы предпринять Блэкбилл, чтобы наконец завоевать руку Одетты, и Арон нелестно сравнивает его с одной из собак, которых бескрылые держат в качестве домашних животных. Одетта делает резкий намек на один из прошлых любовных романов Арона, но в остальном она воспринимает наши поддразнивания шутливо и с добротой. Она слишком хорошо воспитана, чтобы пытаться отомстить, несмотря на возможности, которые предоставляет ей сложный характер моих отношений с Ароном.

Наконец, мы обсуждаем главный вопрос, когда Одетта, зевая, уходит к себе. Хотя даже тогда это происходит случайно. Мы с Ароном говорим об Эйрии, заброшенной крепости в горах к северу от Цитадели, единственной, построенной по тому древнему закону, который нашел Пианет. Я изучаю старое описание, которое Арон нашел в книге, размышляя, целесообразно ли – или даже возможно – вновь ввести этот закон, когда Арон говорит:

– Валентин думает, что под Цитаделью есть заброшенные тоннели.

– Что? – я смеюсь. – Почему?

– Ты же знаешь, он интересуется архитектурой. Он нашел несколько старых карт, спрятанных в библиотеке, которые были сделаны после того, как Сигнус I захватил власть. Он считает, что этот дворец был построен на вершине более древнего сооружения.

Я знаю, что есть нижние уровни Цитадели, которые лежат безлюдные, заполненные гниющими сокровищами; Зигфрид однажды привел меня туда. А наши подземелья исчерчены сетью длинных тоннелей.

– Полагаю, это вполне возможно. Может быть, вам стоит заняться расследованием?

– Мы так и сделали. Мы взяли с собой несколько человек Эмета и прошли так далеко, как только смогли, пока не стало опасно. Обвалившиеся потолки и так далее, – он замолкает, наливая себе еще ликера «Феннифлауэр», обхватывает рукой дымящуюся чашку и глядит в медовую жидкость. – Я знаю, ты в курсе, что он мне нравится, Адерин. Тебя это беспокоит?

Я вырываю лепесток из цветочной композиции, стоящей посреди стола, и держу его над пламенем свечи, стараясь не обращать внимания на внезапное бурление в животе.

– Нет. С какой стати? Тебе позволено испытывать симпатию к людям.

Мы вместе смотрим, как лепесток завивается, чернеет и, наконец, сморщившись, превращается в пепел.

– Я думаю… – Арон подпирает подбородок рукой, все еще глядя на пламя. – Я думаю, что это становится чем-то большим, чем просто симпатия, по крайней мере, для меня, – вздыхает он. – Верон сердится на брата. Я подозреваю, что он думает, что наша дружба может перерасти в нечто большее и для Валентина тоже.

– Значит, в Селонии запрещено любить свой пол?

– Не по закону. Не одобряется. Препятствуют. Но более важно то, что Валентин помолвлен.