Короткое письмо к долгому прощанию

Теперь Грегор отошел в сторонку. Я решил, что он заметил меня, и шагнул навстречу. Он, однако, остановился возле кустика и осмотрелся, не поднимая головы. Под кустом еще лежал снег. Он спустил штаны и присел на корточки. Я смотрел на его голую задницу и на дерьмо, медленно падающее в снег. Испражнившись, он еще некоторое время посидел. Потом встал, одним привычным движением натянул и кальсоны, и штаны и, отряхивая руки, направился обратно к стволу… Словно я приехал сюда специально для того, чтобы увидеть то, что видел… Я развернулся и побежал. И бежал до самого мотеля.

Там меня ждала весточка – наконец-то. На открытке с высоты птичьего полета было запечатлено местечко Туин-Рокс на Тихоокеанском побережье, километрах в ста западнее Эстакады. Вдоль залива широкой дугой протянулось шоссе, две черных скалы торчат из моря, вода вокруг них пенится. Снято с большой высоты, но даже распределительные полосы на шоссе видны отчетливо. В одном месте, где шоссе полукругом расширяется в сторону моря, образуя то ли смотровую площадку, то ли просто подъезд к автобусной остановке, авторучкой нарисован кружок – с таким нажимом, что контур его отчетливо выдавился на открытке с обратной стороны. «Значит, она снова купила авторучку», – задумчиво сказал я администраторше мотеля, она в это время сортировала мелочь, которой я расплатился по счету. Женщина подняла на меня глаза, потом принялась считать сначала. Она перебирала монетки одной рукой, другую, отставив в сторону, держала на весу – она только что покрасила ногти. На шее у нее между складками кожи я заметил длинный розоватый шрам, который сперва принял за оплывший слой макияжа. Мне не хотелось еще раз сбивать ее со счета, и я не стал спрашивать, каким образом к ней попала открытка.

На последние деньги я еду в такси по автострадам штата Орегон. День сумрачный, в самый раз для дороги, светлеет только временами, когда принимается дождь. На коленях у меня фотоаппарат, вокруг со всех сторон то и дело открываются живописные виды, но мне не до снимков.

Иногда я задремываю; проснувшись, вижу долину реки на том месте, где только что вздымался суровый скалистый утес; при следующем пробуждении дорогу сплошной черной стеной обступает хвойный лес, и, чтобы увидеть хоть клочок неба, я высовываюсь в окно.

– Закройте окно, кондиционер испортится, – требует водитель.

Просто сидеть с закрытыми глазами я не в состоянии: все, что успел вобрать в себя последний взгляд, начинает стремительно лететь на меня, прямо дух захватывает. Я раскрываю глаза, и все возвращается на свои места. Снова хлынул ливень, на стекла ложится мутная пелена воды, и я, должно быть, опять проваливаюсь в сон, потому что в следующее мгновение стекла уже сухие и чистые, слабо проглядывает солнце, и навстречу нам прямо на ветровое стекло ползет огромная серая скалистая стена. Я выпрямляюсь, встряхиваюсь; стена опрокидывается, расстилаясь до самого горизонта, – это Тихий океан. Водитель настраивает радио, но в приемнике только шипит и потрескивает. Несколько минут спустя мы останавливаемся в Туин-Роксе; на крыше единственной бензоколонки сидят чайки.

Ну что ж, тогда вперед! «В этом поселке не больше сотни жителей», – думаю я. Но уже и такие фразы больше не помогают. Я решаю бросить чемодан, но потом все же тащу его с собой. Небо здесь очень светлое; когда солнце пробивается из-за облаков, никель на облицовке машин посверкивает. Один раз я останавливаюсь, не опуская чемодан на землю, и вижу в окне ребенка, он наблюдает за мной и рассеянно повторяет выражение моего лица.

Двигаюсь дальше. Вокруг чиркают ласточки – так стремительно, что их не видно, только движение, точно промельк летучей мыши в сумерках.

Сиди на скамеечке,
Жди прихода матушки.
Как большой баран придет,
Со скамейки нас столкнет.
Мышь летучая примчится,
Всех нас с полу подберет 

[48].