Коровы

— Я, Пастух, — ответила Мария-Елизавета, — в основном я помню ворон… Промычать же историю, случившуюся с одной из моих проекций, было бы правильнее, но, как понятно, мы, телки, этого не умеем, так что придется мне говорить на неестественном для коров языке, на котором кое-какие подробности будут звучать слишком уж натурально — с точки зрения проекционного слышания, но надеюсь, уши моих согуртниц — будущих полноценных коров — настроены по-коровьи, и поэтому они не усмотрят в этих подробностях ничего предосудительного… не свойственного скотине. Так вот, я уже плохо помню начало, вроде, как я говорила, сначала я была королевой, потом сбежала и оказалась в небольшом ателье, где строчила на швейной машинке какие-то тряпки, а потом я оказалась в трамвае. Я ехала в красном трамвае, и за окном была проекционная осень, которую я очень люблю. Я села в трамвай и не купила билета, потому что у меня не было денег: последнюю мелочь из своего кармана я отдала нищенке-попрошайке на остановке. Я заняла место возле окна, приблизительно в центре вагона и любовалась невиданным листопадом, который мел за окном, как метель: порывистый ветер поднимал целые ворохи желтых осенних листьев, закручивал их и развеивал по всему видимому пространству, закрывая желтым даже хмурое осеннее небо. Это было какое-то осеннее бесовство! Трамвай еле полз, пробиваясь сквозь желтое море листьев, и в этом море я увидела одинокую проекционную тень, которая шла по дорожке вдоль трамвайных путей, со всех сторон посыпаемая листвой. Что-то екнуло в моем сущностном сердце — в сердце коровы, Пастух, коленки у меня задрожали, хотя повода не было никакого: я разглядела лишь плащ серого цвета, с поднятым воротником, и кепку, надвинутую на лоб так глубоко, Пастух, как ваша фуражка. Потом трамвай выехал из листопада, оставив позади аллею с большими деревьями, прибавил ходу, и по стеклу брызнули дождевые струи, стекло запотело, я протерла его, но никакой тени, конечно, уже и в помине не было за окном. И тут в трамвай вошли с двух сторон два контролера и начали проверять билеты, приближаясь ко мне. «Что же, — подумала я, — вот и повод выскочить из трамвая и вернуться назад, в листопад…» Я поднялась и пошла к двери, но контролер загородил мне путь, требуя показать билет. Тут дверь открылась, и я, как корова, наперла на этого контролера, оттолкнула его и выскочила из трамвая. «Вот задрипанная овца!» — услышала я вдогонку, но не преминула ответить, что он — просто вонючий козел! После чего двери закрылись и трамвай укатил.

— Как интересно, — отозвался Пастух, — проекции обмениваются колкостями, употребляя сущностные понятия и не зная того, что в настоящей реальности и задрипанная овца, и вонючий козел — уважаемые создания, поскольку существуют в единственном роде… ну, об этом мы поговорим несколько позже.

— Я, Пастух, скажу так: роль контролеров в проекционной иллюзии исполняют бессущностные проекции, то есть дважды мертворожденные тени, так что с точки зрения скотины я еще и возвысила этого идиота, а вот он меня действительно оскорбил: я не овца. Но это я понимаю сейчас, вы не представляете себе, Пастух, как сложно существовать в нереальности, чувствуя себя сущностью и одновременно бесплотным призраком, частично помнящим Божественный мир… Итак, Пастух, я поправила на себе пальто, которое скособочилось, когда я протискивалась в дверь мимо этого контролера, пригладила волосы и пошла в ту сторону, откуда приехала на трамвае. Дождь налетал каплями, с порывами ветра, и это приятно освежало мое зардевшееся после ругани с контролером лицо. Скоро я достигла аллеи с большими деревьями и вошла в дьявольский листопад, который продолжал мести почему-то именно здесь, вдоль аллеи, как будто именно здесь действовала какая-то завихряющая сила, вздымающая море листвы… Эх, пожевать бы сейчас этих листьев!.. И конечно, Пастух, мы встретились в этом море, я и он — в сером плаще и кепке… Как помню, мы долго стояли в каком-то оцепенении, потом, ни слова не говоря, взялись за руки и пошли… Откуда-то сбоку налетел неожиданно дождь, мы заскочили в подошедший трамвай, и он понес меня в осень моей безумной, скотской любви… Не знаю, Пастух, была ли эта любовь, испытанная мной, сущностной, но листья постепенно пожухли, потеряв желтизну и став цвета здешней поверхности, деревья полностью оголились, а нашу аллею, к которой мы чуть ли не каждый день возвращались, гуляя по ней, облюбовали сотни ворон, которые поднимались ввысь, как черное полотно, когда проезжал мимо красный трамвай. Потом выпал снег, этим все и закончилось.

— Я что-то не поняла, Мария-Елизавета, — сказала Ириска, — а в чем выражалась ваша любовь? В прогулках?

— Действительно, — вмешалась Лисичка, — а что было-то скотского? Кажется, чисто проекционная лирика…