Коровы

— Да нет же, — ответила Мария-Елизавета, — все было как раз по-нашему, по-коровьи… Мы влюбились друг в друга, вцепились и не могли расцепиться, все между нами происходило в подъездах, в парке, прилегающем к той самой аллее, — возле деревьев и на скамейках, стоявших в укромных, скрытых от глаз уголках этого парка, в башне замка на детской площадке, днем за заднем ряду в пустом кинотеатре, в трамвае…

— Ну и корова ты, Мария-Елизавета! — с восторгом отозвалась Танька-красава. — Тебе позавидуешь!

— Ну, когда двое тянутся друг к другу в полном блаженстве, как вы, Джума, например, в горах, их трудно сдержать.

— Я думаю, — сказала Копейка, — в башне замка — это возвышенно для коровы!

— А мне понравилось: в уголках, на скамейках, скрытых от глаз, — сказала Горчица.

— Да, но как же в трамвае? — спросила Ромашка.

— Очень просто, — ответила Мария-Елизавета, — на заднем сиденье после полуночи. Мы давали водителю денег, и он оставлял нас в трамвае, когда приезжал в депо. Мы и спали в этом трамвае, а утром уезжали на нем.

Тут Мария-Елизавета подумала и продолжила:

— В подъездах, правда сказать, казалось несколько пошло и грубо, но, как я понимаю, это срабатывало проекционное состояние, берущее иногда верх над сущностью… Также оно срабатывало, когда мы долго гуляли и мне вдруг надо было кое-что сделать… Псс-псс… Я заходила почему-то в подъезды, хотя по-нашему, по-коровьи, легче и правильнее было бы удалиться в кусты…

— Действительно, — согласилась рыжая Сонька, — у наших проекций столько ненужных условностей!

— Ну а в приличных местах, где-нибудь дома, в гостинице, что-то происходило? — спросила Елена.

— У меня лично такой возможности не было, я ютилась в маленькой комнатке со своими двумя проекционными сестрами, он же меня никуда не звал. Хотя мы и ночевали порознь, за исключением депо, мне сейчас кажется, что мы не расставались ни на секунду целую осень.

— А как же твое ателье? — спросила одна из телок.

— Я бросила ателье.

— А как же его работа?

— Не знаю, но он не ходил ни на какую работу.

— А дальше-то что, как все закончилось? — спросила Джума.

— Выпал снег, я, как и каждое утро, приехала на трамвайную остановку возле аллеи, а он не приехал. Раз не приехал, второй не приехал и вообще больше не приезжал, адреса его я не знала, и телефона он мне не давал.

— Может быть, — предположила Сметанка, — он был женат и поэтому не давал?

— Может быть, так, — ответила Мария-Елизавета. — Снег потом стаял, я все надеялась, что однажды утром увижу его, но этого не случилось. В одно утро не оказалось ворон на деревьях — они улетели. Ну, я тогда купила в аптеке три пачки таблеток и бутылку воды в ларьке, села в красный трамвай, поехала и съела эти таблетки, запивая водой и ругая себя: скотина, скотина, скотина… И вот — я оказалась на девятом столбе, слава Создателю и Намерению!

— Ты, Мария-Елизавета, кажется, угодила в раздвоенную любовь, скотскую с одной стороны — с твоей, поскольку ты действительно вела себя как корова, сосредоточившись на реальном, и чисто проекционное, чувственное увлечение — с другой, — сделал вывод Пастух, тлеющий огонек козы которого во время рассказа вспыхивал то и дело и затухал, превращаясь в еле заметную красную точку. — Скажи-ка мне, а как называла себя эта мертворожденная тень в сером плаще и кепке?

— Странно, Пастух, — ответила Мария-Елизавета, — но я только сейчас вдруг подумала, что тень эта не называла себя никак! Имени ее я не знаю… да и она моего! Вот действительно странно! Мы обращались друг к другу на ты, и все!

— Вот видишь, Мария-Елизавета, — продолжил Пастух, — подобное допустить может только бессущностная проекция, не имеющая в Божественном стаде реального воплощения, поскольку сущность быка, жеребца и даже козла и барана, телки, не преминет назвать свое проекционное имя, чтобы хоть как-то обозначить себя, и потребует от своей половины того же, и только вторичные призраки, чувствуя условность всего происходящего с ними, могут исчезнуть ни с того ни с сего, не оставив после себя даже звука, относящегося к собственной личности, поскольку последней на самом-то деле у них просто нет.

— Но ведь Мария-Елизавета тоже не назвала себя, а она была проекцией с сущностью… — сказала Анна.

— Это и есть влияние несуществующего искаженного, — ответил Пастух, — которым и заражаются в проекционной иллюзии сущностные проекции, тем более если они уносятся на красном трамвае в осень скотской любви… Так что, Мария-Елизавета, история твоя одинока, призрак в сером плаще и кепке был вторичной иллюзией, не имеющей сущности в стаде, и поэтому с его стороны это было лишь земным наслаждением, которое мертворожденные тени именуют как плотское. Сущностной же любви здесь быть не могло в силу отсутствия одной из сторон.

Установилось молчание, телки обдумывали услышанное.

— Как я понимаю, Пастух, — нарушила тишину Елена, — на ваш взгляд, есть три вида любви: небесная, сущностная и чисто проекционная…