Коровы

— Спрашивай, Стрекоза, если только это насущное включает в себя что-то существенное, а не будет просто телячьим вопросом, обсудить который ты можешь и со своими согуртницами, поскольку я уже устал говорить и только курение расслабляет меня и дает отдохнуть, но обычный табак в моем кисете закончился, местное сено не дает никакого эффекта, а сушеным навозом мы, Пастухи, разживаемся исключительно от обычных, глупых коров: чуть корова умнее — дым от ее навоза сразу горчит, раздражает эфирную плоть…

— Вопрос, Пастух, включает существенное, — ответила Стрекоза. — Можно ли нам попробовать как раз этого сена, которое не годится для коз, но которое с таким наслаждением и долго поглощали Катерина и Ида?

— Трава на плоскости — общая, — ответил Пастух, — сено тоже, и любая скотина может поедать все это где угодно и сколько угодно, и только пшеница, ячмень и овес, занесенные птицами и с огромным трудом, но в малом количестве выращенные специальными Пастухами, приставленными к этому делу, предназначены лошадям и коровам высшего интеллекта, требующего усиленного питания… Так что пробуйте сено, а когда оторветесь, мы пойдем за Идой и Катериной, чтобы вы познакомились с сущностями, равных которым по отрицательному влиянию на стадо больше не существует, и поэтому они — по высшей воле Хозяина — находятся в изоляции, и, к сожалению, среди них содержится неизлечимо больная, остановившаяся в развитии на первом столбе своего первого круга темно-рыжая телка — дочь нашей Иды, первоначально названная Луной, но впоследствии, опять же по воле Хозяина, переименованная в Химеру номер четыре, со строжайшим запретом упоминать ее изначальное имя Луна.

Телки, голодные, не очень-то обратив внимание на последние слова Пастуха, все как одна устремились к вызывающим слюнотечение копнам и, с опаской косясь на Божественный интеллект, стали выхватывать сено, оказавшееся по вкусу действительно выше всяких похвал. Анна, вывернувшись из-под опеки своих будущих старших сестер, тоже пристроилась к сену, и копны, можно сказать, на глазах начали таять. Пастух же направился к стойлу, скрылся в нем, и скоро оттуда донеслись те самые звуки, которые телкам уже были известны: шуршание, шлепанье и переливание воды, сопровождаемое беззлобными возгласами: «Навоза наделали много, но на табак не пойдет! Луж напустили — утонешь!.. Слякоть тут развели!..»

Наевшись, напившись из озерца и чувствуя, что зарядились от избранных еще большим пониманием реальности, телки потянулись за Пастухом, который подталкивал перед собой мокрую Анну, то и дело пытавшуюся развернуться назад — к подобным себе и лугу с неповторимо вкусной травой.

Гурт теперь двигался параллельно дороге, на которой обозначился очередной, тридцать восьмой столб, и телки, догоняя Анну и Пастуха, говорили:

— Анна, а не можешь ли ты за меня подумать о том, какой бык мне в будущем подойдет: черный, рыжий или пятнистый?

— Анна, подумай, пожалуйста, за меня: мертворожденное мышление не дает мне покоя, и я постоянно вижу себя в проекционной одежде и обуви, да еще с сумочкой из крокодиловой кожи, о которой всегда мечтала…

— Анна, подумай что-нибудь за меня, а то я не думаю ни о чем, и это как-то беспокоит меня…

38. Малый отстойник. Химера номер один

Вскоре телки остановились перед не очень большим загоном, то есть участком поверхности, отделенным от остального пространства жердями и поперечными слегами, сочетание которых можно было бы назвать загородкой, если бы не частота этих жердей, превращавшая все это сооружение в обыкновенный, почти сплошной забор. Там, внутри, сквозь узкие щели телки разглядели одинокое дерево, стог сена, маленькое озерцо, по существу лужу, и немногочисленную скотину, которая, со слов Пастуха, обладала отрицательным влиянием на стадо и поэтому находилась в загоне: двух обыкновенных на вид коров — черно-белую и палевую, серого козла с бородой и внушительными рогами, и малахольную, тощую, как будто только что вышедшую из стойла на свет телку бурой, как у Анны, окраски. Одна корова то и дело ревела в пространство, другая выла как-то не по-коровьи, козел блеял, бегая от угла к углу ограждения, как будто в поисках выхода, телка же, высунув свой розовый нос в щель забора, разговаривала к Идой и Катериной.

— Не буду мычать, и все, я — не корова, — говорила она, используя проекционный язык.

— И не стыдно тебе? — опечаленно упрекала Ида. — Пожуй хоть немного сена — ты совсем отощала!

— Не стыдно, я не корова и сено жевать не буду.

— Может, попросить Пастуха — он принесет тебе свежей травы?

— Не буду травы.

Катерина мычала, видимо уговаривая «больную» вести себя по-коровьи, телка грубила:

— Не мычи непонятного мне, глупое существо, ты — корова, и не тебе меня поучать…

Наблюдая все это, телки не знали, что и подумать, и только Джума с сочувствием спросила:

— Пастух, а чем же питается эта капризная телка?

— Действительно, — удивилась Рябинка, — ведь так она откинет копыта.