Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Далеко не все в Стамбуле встречали корсаров с распростертыми объятиями. Стало быть, появление моряков-нуворишей тревожило как минимум часть управленцев, вышедших из Эндеруна. Реакцию этой закрытой группы на всех, кто к ней не принадлежал, можно представить в том, как везир-и сани [второй визирь] Ахмед-паша захотел, чтобы его назначили в Египет, а затем, когда его желание исполнилось, поднял бунт. Именно так визирь отреагировал на то, как султан Кануни ему на смену назначил садразамом [великим визирем] Ибрагима-пашу – своего фаворита, не обладавшего ни малейшим опытом в государственном управлении. В любом случае неспроста тот же Ибрагим-паша подал идею назначать на пост капудана только таких людей, как Хайреддин, то есть – не окончивших Эндерун, медресе или калемие [секретариат]. И сколько бы Хайреддин ни ссылался на покровительство Ибрагима-паши, он не сумел наладить теплых отношений с другими сановниками. «Газават» переполнен историями о том, как те копали под него яму[1882]. Не успел Хайреддин выйти в свой первый поход, как столица уже полнилась слухами о том, что он не возвратится и сбежит вместе с кораблями, построенными для него в стамбульском адмиралтействе[1883].

Испанские осведомители сообщают, что Лютфи-паша пытался унизить морского волка, относясь к нему как к обыкновенному реису[1884]. И, вероятно, это были не просто сплетни. Сам Лютфи рано завершил карьеру, поскольку поднял руку на дочь османского султана Селима Явуза. В истории, которую Лютфи составил в своем имении в Дидимотихоне (осм. Диметок), он критикует Хайреддина: «И пока паша Хайрюд-дин [по-османски и по-арабски – „благость веры“] настолько угнетал мусульман и губил столько душ, пушки его полнились каменными ядрами, а сердце – гордостью: „Стал я падишахом для Магриба“; выйдя же на стезю беды и насилия, которое его гордость причиняла мусульманам, он пал так низко, так что и словами не пересказать»[1885].

Не раз Хайреддин и османские командиры, привыкшие воевать на суше, расходились во мнениях. Например, в 1537 году, в походе, совершаемом против албанской знати, капудан-ы дерья отказался высаживать на берег солдат, чем рассердил пашей Хюсрева и Мустафу[1886]. В том же году во время османской осады острова Корфу (Керкира) его разногласия с Аяш-пашой – по крайней мере, по мнению венецианцев, – сыграли весомую роль в провале этой кампании[1887]. Еще через год, погнавшись за сбежавшим врагом в морском сражении у Превезы, Хайреддин решил не полагаться на милость тумана с ветром, и это вновь стало поводом для раздоров.

После смерти капудана Хайреддина его место занял не Тургуд и не Салих, а Соколлу Мехмед-паша, выходец из Эндеруна, и только много позже представителю корсарства удалось занять высший военно-морской пост. Это очередной знак того, насколько алчно относились к своей монополии на государственную службу сановники Эндеруна. Все же проблема не только в этом; можно найти много примеров того, как вельмож, получивших образование во дворце, выводила из себя непокорность героев пограничья. В частности, Тургуд, почти не имевший друзей в Стамбуле, навлек на себя атаку флота Габсбургов, завоевав Махдию и Монастир; вынудив же Османов к ответным действиям, он тем самым нарушил перемирие, которое едва удалось подписать тремя годами раньше. Когда реиса вызвали в Стамбул для отчета за сожженную им венецианскую барчу, он, испугавшись, что Рюстем-паша велит казнить его, отклонил приглашение и скрылся в Магрибе, став на путь беглеца[1888]. Судя по высказыванию Рюстема-паши перед венецианским байло, несложно догадаться: скорее всего, Тургуд опасался за свою жизнь отнюдь не из-за паранойи. Великий визирь, хорват, заявил, что наш гази – «злодей и корсар» (un ladro et un corsaro), от которого нечего ожидать добра (non ha fatto ne fara mai bene); два этих эпитета он, по-персидски, использовал почти как синонимы. Тургуд и корсары вроде него были в прямом смысле слова предателями (traditor) и погубили многих мусульман во время захвата Махдии, ибо рушили (ruinar) мечети и сознательно попирали ахиднаме[1889].