Корсары султана. Священная война, религия, пиратство и рабство в османском Средиземноморье, 1500-1700 гг.

Те авторы-европейцы и подражающие им современные историки, которые утверждают, что Османы пренебрегали соблюдением международных договоров, несправедливы и неправы. Здесь мы хотели бы выразить наше несогласие с доводами таких специалистов, как Альберто Тененти, – доводами, согласно которым Османы не наказывали корсаров, нарушавших эти соглашения, поскольку те вели священную войну[1917]. В нашем распоряжении бесчисленное множество примеров того, как корсары испытывали терпение Стамбула, а их непокорность вела к дипломатическому кризису. По нашему мнению, Османы намеревались наказать пиратов, однако не обладали такой возможностью. Чаще всего столица оставалась беспомощной и не имела влияния на правителей Магриба и Адриатики.

Иначе как объяснить, почему бейлербей Алжира арестовал одного из капыджи [дворцовый страж] по имени Мехмед, присланного для ревизии французских товаров, захваченных вопреки ахиднаме? Бейлербей просто не отпустил Мехмеда в Стамбул[1918]. И как понимать нападение алжирских кальетэ на Мехмеда-чавуша, плывшего в Англию, чтобы заверить королеву в том, что корсары не будут атаковать британские корабли? Наш чавуш, спасшись от рук корсаров только благодаря наличию «эмр-и шериф» [султанского приказа] и ахиднаме, прибудет в Алжир, где его встретит не очень-то покорный бейлербей, видимо, пристрастившийся к наживе, и скажет: «Знай я, что меня уволят, не освободил бы неверного»[1919]. «Я буду захватывать корабли всюду, где они мне попадутся», – добавил он. Стамбулу оставалось лишь «освобождать и корабли, и товары, и трофеи, и пленников», захваченных у англичан, послав соответствующие приказы трем бейлербеям Магриба; и незачем быть провидцем, чтобы представить себе, как это восприняли чиновники в Алжире. Продажа захваченных товаров в Оране, принадлежащем Габсбургам – общему врагу двух стран, – лишь в очередной раз отображает нашу историю в свете иронии судьбы[1920].

Также в 1609 году алжирский диван крайне неприветливо встретил Мустафу-агу, прибывшего туда вместе с послом Франции Савари де Бревом. Не успев дочитать привезенный фирман, чавуш сразу же вынужден был выслушать тысячу и одну жалобу от солдат оджака, не устыдившихся ругать и самого султана. Гонец, едва сумев спастись от окруживших его янычаров, вернулся домой и приготовился в последний раз помолиться Аллаху. Впрочем, он не забыл и послать своего человека к французскому послу, чтобы посоветовать тому бежать. Посол, на чей корабль уже были нацелены портовые пушки, останется; но перед тем, как сойти на сушу, потребует у дивана гарантии безопасности[1921]. Разумеется, не стоило даже ожидать какого-либо результата от встреч в таких условиях. Однако прежде чем приехать в Алжир, де Брев совершит визит в Тунис и заключит почетный договор, освободив из плена французских невольников (их было семьдесят два); значит, в самом начале XVII века стамбульские приказы доносились до тунисцев значительно громче, чем до их соседей.

Пьер Дан повествует еще об одном событии, которое разозлило алжирцев в 1630-х годах. Сначала их диван повел себя весьма вежливо с чавушем, прибывшим требовать возврата трофеев, захваченных в Венеции; однако, узнав, чего он хочет, его стали оскорблять неслыханным образом, обзывая и предателем, и собакой, и врагом веры (chien, traitre & cruel enemy de leur loy). Диван пришел в такой гнев, что там едва не разодрали чавуша на части. В конце концов, заявив ему, что он не достоин ступать на их землю, алжирцы натянули на несчастного обувь (poser ses souliers), приволокли в порт и утопили в море. В любом случае Дан не напрасно утверждает, что корсары лишь формально признавали султанскую власть, а по сути создали собственную республику[1922].

Как понятно из истории с де Бревом, алжирский диван полагал, что столица не разбирается в их делах, а султану сообщают ложные слухи, поэтому гнев алжирцев мог вылиться и на европейских послов. И если даже посол такой страны, как Франция, подвергался подобному в Алжире – корсарском порту, которому нужен был Марсель, – то как можно удивляться отношению тунисских корсаров к представителю ненавистной им Венеции, не раз казнившей морских разбойников? В 1625 году они без церемоний пригрозили венецианскому послу, что сожгут его заживо. Ага волновался: если исполнить приказ султана и возвратить Венеции ее сограждан, попавших в рабство, то кто вернет ему его сотоварищей и левендов (tanti nostri Levendi e compagni), казненных на ее земле?[1923]