Кошка и Токио

«Внутри каждого – твердый непробиваемый нарост. Пульсирующая жестокость и блеск незаурядности. Ощущение близящейся потери. Прочные твердокаменные стены. Скупая печаль и интеллектуальная недосказанность. И бесконечное повторение одних и тех же фраз. Все те же пустые бесплодные мысли и недостижимые желания. Ничего, кроме формы, – и форма из ничего. Хаос и порядок. Они стоили друг друга. Она чувствовала себя одалиской, медленно раскуривающей отвратительную чируту готовящегося грянуть несчастья и осознания потерянных впустую лет. Он был всего лишь похотливым распутником с восковым лживым лицом. Общая пропасть, обоюдная тьма – мы возвращаемся туда, чтобы отдохнуть. Отродье порока…»

Мари прикусила губу.

«Это что вообще за хрень?»

То есть «он» – это Джордж, а «она» – Мари? Что означали все эти странные слова? Большинство ей было не понять без словаря. В целом это казалось сущей бессмыслицей.

Скривившись, Мари полистала еще.

«В английском есть просто чудовищные слова и выражения. Так, выражение „sexual organ“ вызывает у меня омерзительные мысли. Это наводит на предположение, будто кого-то может возбуждать, к примеру, человеческое легкое. Надо же, сексуальный какой орган!»

Когда Мари прочитала это, ее едва не стошнило. Однако она все равно не смогла оторваться от записей.

«Прошлой ночью мне приснился еще один невероятно странный сон. Как будто мы с Мари занимались анальным сексом. И, когда я как следует ей вдул, она лопнула, словно туго надутый шарик. Кусочки ее кожи, как обрывки резины, разлетелись по всей комнате, точно лопнувший на детском празднике воздушный шар. Потом я суетливо ползал по комнате, пытаясь собрать ее воедино. Во сне считалось, что если мне удастся собрать в свою скрюченную ладонь все до последнего ее кусочки, то она вернется к жизни. Проснулся с глубоким чувством утраты, от которого было не избавиться».

Мари поглядела в окно на проплывающий мимо пейзаж, припомнив, как они занимались этим в реальной жизни. Это было ужасно. Она согласилась на это, только чтобы его ублажить, и потом каждое мгновение жалела об этом. Затем, когда он наконец вышел из нее, она почувствовала, как будто что-то резко из нее выскочило, и попыталась извернуться, чтобы узнать, что там такое.

– Это что, кровь?

– Нет, ничего. – И Джордж прижал ее обратно к постели, чтобы она не могла повернуться.

Она услышала, как он достал из тумбочки бумажные платки.

– Джордж, что там? – спросила она, уткнувшись в подушку.

Так и не ответив на ее вопрос, он вышел из комнаты. Спустя минуту из туалета послышался звук спускаемой воды. Почему он не стал с ней говорить?

Затем он вернулся в постель и попытался ее обнять, но Мари перевернулась на другой бок и притворилась спящей.

Из окна экспресса она еще какое-то время провожала взглядом быстро мелькавшие мимо здания, потом закрыла блокнот и положила обратно на сиденье, пока не вернулся Джордж.

Теперь ей хотелось во что бы то ни стало как-нибудь почитать дальше.

Джордж терпеть не мог европейских женщин. Они казались ему слишком шумными. Слишком самоуверенными. Слишком въедливыми и придирчивыми. Слишком толстыми. Слишком вредными. Слишком готовыми перебежать к другому мужчине и забрать с собой дочь.