Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

Подойдя к дивану, Тирза отодвинула защитный балдахин. На лицо Сибиллы упал мягкий свет. Казалось, она погружена в глубокий сон. В спокойствии сна лицо ее казалось другим. Морщины разгладились. Она помолодела. Можно даже сказать, что она стала почти красавицей.

Тирза продолжала:

— Готов ли ты, Макандаль, подчиниться моему желанию и воле?

Тот же мужской голос ответил:

— Да.

— Постараешься ли ты защитить лежащее здесь тело служительницы, в которое ты сейчас вселился, от всех вредных влияний и покушений? Направишь ли ты его жизненную силу к достижению поставленной мной цели, дабы цель эта была достигнута через него?

— Да.

— Направишь ли ты в это тело смерть, сообщив ему законы, властвующие над телом того, кто принимает в себя смерть?

— Мертвое шлем, чтобы вызвать смерть. Да будет так!

Тирза сделала шаг назад. Вперед вышла Белла с предметом, в котором я признал распятие. Взяв из ее рук распятие, Тирза перевернула его и положила на грудь Сибиллы. После чего Белла внесла маленькую зеленую чашу. Тирза капнула из нее одну-две капли на лоб Сибиллы и пальцем начертила какой-то знак. И мне опять показалось, что начертила она перевернутый крест.

Святая вода из католической церкви Гарсингтона, — кратко пояснила она.

Сказано это было обычным голосом, что должно было несколько снизить впечатление, но почему-то этого не произошло. Напротив, я ощутил тревогу.

Наконец она достала ужасную погремушку, которую мы уже видели в прошлый раз. Она трижды тряхнула ею, а потом вложила ее в руку Сибиллы и сжала ей пальцы.

Отступив на несколько шагов, она сказала:

— Готово.

И Белла повторила за ней:

— Готово.

Потом Тирза обратилась ко мне.

— По-моему, обряд наш не произвел на вас большого впечатления, — негромко заметила она. — На некоторых гостей производит. Вам же, осмелюсь утверждать, все это кажется чистым идолопоклонством. Но не судите так безапелляционно. Обряд — набор слов и фраз, проверенных временем и многими людьми, к ним обращавшимися, — имеет влияние на дух человеческий. Чем вызваны случаи массового психоза? Точно мы этого не знаем. Но феномен этот существует. Старинные обрядовые формулы, я думаю, просто необходимы.

Белла вышла. Теперь она вернулась, неся белого петуха. Петух был живой, он бился, желая высвободиться.

Встав на колени, она принялась чертить на полу вокруг жаровни и медного таза какие-то знаки. Она посадила петуха спиной к окружившей таз волнистой линии, и он присмирел, оставаясь неподвижным.

Она начертила еще несколько знаков, сопровождая это тихим гортанным пением. Слов я не разбирал, но было ясно, что всеми этими покачиваниями и коленопреклонениями она вводит себя в какой-то мерзкий транс.

Наблюдавшая за мной Тирза сказала:

— Не слишком нравится? Это старинное колдовство, очень старинное. Заклятие смерти по старым рецептам, передающимся от матери к дочери.

Я не мог понять Тирзу: она ничего не делала, чтобы усилить впечатление, которое мог производить на меня страшноватый ритуал, совершаемый Беллой. Вместо этого она словно бы нарочно предпочла роль комментатора.

Белла протянула руки к жаровне, и в ней взметнулось мигающее пламя. Она прыснула чем-то на огонь, и воздух стал густым и приторным.

— Мы готовы, — сказала Тирза.

«Хирург берет в руки скальпель», — подумал я.

Она подошла к ящику, похожему на радиоприемник. Ящик открылся, и я увидел, что это какой-то сложный электрический прибор.

Ящик был снабжен колесиками, и она осторожно подкатила его поближе к дивану. Она наклонилась над ящиком и принялась что-то в нем регулировать, тихонько бормоча: «Компас, норд-норд-ост… градусы… вот, примерно так».

Взяв перчатку, она уложила ее, особым образом расправив и включив возле нее маленькую лиловую лампочку.

Затем она обратилась к безжизненной фигуре на диване:

— Сибилла Диана Хелен, ты освобождаешься от своей бренной оболочки, которую сохранит для тебя дух Макандаль. Ты вольна теперь слиться с владелицей этой перчатки. Как и каждое из человеческих существ, она подспудно стремится к смерти. Одна только смерть способна насытить нас. Лишь она разрешает все противоречия. Лишь она дает истинное успокоение. Все великие это знали. Вспомните «Макбета»: «Дункан лежит в могиле, от лихорадки жизни отсыпаясь»[206]. Вспомните экстаз Тристана и Изольды[207]. Любовь и смерть. Любовь и смерть. Но смерть превосходит любовь…