Кошка на голубятне. Бледный конь. И в трещинах зеркальный круг

— Я думаю, изумруд — таинственный, зеленый… Ваша идея великолепна! Да и девочка найдет ее восхитительной. — Я беру плату за свои услуги, — сказал, вставая, мистер Робинсон. — И немалую. Но поверьте, я вас не подведу.

Она спокойно посмотрела ему в глаза.

— Я и не сомневаюсь. И к тому же мне нужен кто-нибудь разбирающийся в делах, в которых я ничего не смыслю.

— Вы очень благоразумны… Итак, я их забираю? Вы не хотите оставить себе — хотя бы один?

Он с любопытством наблюдал за нею.

Неожиданно огонек вспыхнул в ее холодных светлых глазах — огонек страсти? восхищения? жадности?.. Но тут же погас.

— Нет, — сказала Элис. — Я не оставлю даже одного. — Она вспыхнула. — Вам это кажется безумием — не оставить себе на память ни одного рубина или изумруда. Но вы знаете, хотя Али был мусульманином, мы иногда читали вместе Библию. И однажды он прочел мне отрывок про женщину, любовь которой была ценнее рубинов[103]. Поэтому я и не хочу иметь никаких драгоценных камней. Мне хочется остаться такой, какой он любил меня.

«В высшей степени необычная женщина», — отметил про себя мистер Робинсон, направляясь к калитке. И опять повторил, уже вслух:

— Необычная, в высшей степени…

БЛЕДНЫЙ КОНЬ The Pale Horse 1961 © Перевод Осенева E., 1992

Джону и Хелен Милдуэй Уайт, с огромной благодарностью за то, что вы дали мне возможность убедиться, что справедливость все-таки торжествует

Предисловие Марка Истербрука

Мне кажется, что к странной истории с «Бледным конем» можно подходить двояко. Вопреки известному изречению Белого Короля[104], достичь простоты нелегко. Иными словами, рассказчику трудно «начать с начала, следовать по направлению к концу и там остановиться», потому что где здесь начало?

Это извечный камень преткновения историков: с какого момента в истории начинается тот или иной ее период.

В данном случае началом можно считать тот момент, когда отец Герман вышел из дома, чтобы навестить умирающую. Но можно начать повествование и раньше, с одного вечера в Челси[105].

Может быть, исходя из того, что большую часть этой истории излагаю я сам, именно с этого и стоит начать.

Глава 1 Рассказ Марка Истербрука

1

За плечом у меня зашипела, как рассерженная змея, кофеварочная машина. В звуке этом было что-то зловещее, не сказать — дьявольское, — оттенок, подумал я, характерный для большинства звуков современного города. Таков устрашающий сердитый гул проносящихся в вышине реактивных самолетов, грохот поезда, выныривающего из туннеля метро, громыханье грузовиков, до самого фундамента сотрясающие дом. Даже мирные и благотворные домашние шумы от всех этих посудомоечных машин, воющих пылесосов и скороварок обычно настораживают. «Берегись, — как будто говорят они, — мы духи, которых ты поработил, заставив служить тебе, но стоит тебе зазеваться — и…»

Конечно, мир вокруг полон опасностей.

Я помешал содержимое поставленной передо мной дымящейся чашечки. Пахло приятно.

— Что еще принести? Хотите отличный сандвич с бананом и ветчиной?

Сочетание показалось мне странным. Бананы — это что-то из детства или же в редких случаях — засахаренные с ромом, ветчина же в моем сознании накрепко связана с яичницей. Но попал в Челси, так и ешь то, что здесь принято есть!

Я согласился на отличный сандвич с бананом и ветчиной.

Хоть я и жил в Челси, то есть снимал здесь уже в течение трех месяцев меблированную квартиру, во всех прочих отношениях я чувствовал себя в этом районе чужаком. Ведь я писал книгу о некоторых особенностях архитектуры Великих Моголов[106], а раз так, я мог жить где угодно — в Челси, Хэмпстеде[107], Блумсбери или же Стрэтхеме[108]. В окружающем мире меня интересовали лишь орудия моего труда, и мир платил мне тем же безразличием. Я был не от мира сего.

Однако в этот вечер я испытывал приступ мизантропии[109], из тех, что свойственны всем сочинителям. Архитектура Великих Моголов, сами Великие Моголы, образ жизни Великих Моголов и все захватывающие переживания, с этим связанные, вдруг превратились для меня в прах и тлен. Кому это интересно? Зачем я вздумал об этом писать? Я перелистал вспять несколько страниц, перечитывая написанное. Все показалось мне одинаково плохо: скверно написано и очень скучно. Тот, кто сказал, что история чепуха (кто это, кстати, сказал? Генри Форд?[110]), был абсолютно прав.

Я с омерзением отодвинул рукопись и, встав из-за стола, посмотрел на часы. Скоро одиннадцать. Я силился вспомнить, обедал ли я. Прислушавшись к себе, я решил, что нет. Вот на ленч точно ходил. Но это было давно.